День проклятия - Герролд Дэвид - Страница 55

Конечно, мамочкины просьбы никогда не бывали беспочвенными. Особенно с тех пор, как она выяснила, что материнство — единственный штат, на который не распространяются ключевые положения четырнадцатой поправки к Конституции Соединенных Штатов Америки. Читать это следовало так: «Я — твоя мать. Для тебя это ничего не значит?» Или развернутый вариант: «Я вырастила тебя, пеленала, а ты писал на меня и до сих пор Продолжаешь это делать!»

Мои реплики не требовались. Мамочка здорово натренировалась давать представления, играя и Брошенную Мать, и Мстящую Гарпию, причем без всякого перехода. Я же должен был сидеть напротив и помалкивать. Мне отводилась роль зрительного зала, а мамочка имела гарантию, что не сошла с ума и не разговаривает сама с собой. Вот почему мое присутствие было обязательным.

Разумеется, ничего мы не решим. Вывалив груз обид, она потребует компенсации. Обычные извинения будут означать лишь начало переговоров и дадут ей моральное право требовать то, чего она хочет на этот раз. Сопровождать все это будут тяжелые вздохи, всхлипы и — в зависимости от размеров желаемого — фонтаны слез.

Вот дерьмо! Я знал, чем все закончится, и даже слышал ее голос: «Джим, мой дорогой Джимми, я ведь не прошу многого, не так ли? От тебя требуется только обдумать великолепную перспективу, которую предлагает Алан. Возьми — я привезла несколько брошюр. Ради меня. Ну пожалуйста, а?»

Мне повезет, если я сумею отделаться невнятными междометиями.

Если я скажу «нет», она услышит «может быть». «Может быть» переведет как «да». Если же я скажу «да», меня заставят подписать бумагу о передаче прав адвокату еще До десерта.

Я хорошо знал свою мать. Она была лучшим агентом отца. Он даже лишился одного издателя из-за маминой способности решать за обедом все вопросы, а потом исправлять контракт по своему усмотрению.

Я обречен: мамочка — ас в своем деле. Оставалось только броситься на гранату и тут же умереть Но поскольку такая возможность исключалась, я решил зака зать самый дорогой завтрак. Мамуля ненавидела расста ваться с деньгами.

Я переоделся в цивильное. Шелковая рубашка. Килт «Ливайс». Пара штрихов боевой раскраски, просто чтоб; выглядеть злее, чем обычно.

В ресторан я намеренно опоздал: мамочка не выносила мои опоздания.

Метрдотель проводил меня к столику на террасе. Она уже ждала меня. С наполовину пустым бокалом. Когда я подошел, она смерила меня холодным взглядом и с недовольной гримасой сказала:

— Мужчины в юбках всегда вызывали у меня брезгливость.

— Я тоже тебя люблю, мамочка.

Она подставила для поцелуя напудренную щеку. Зажмурившись, я исполнил ритуал, потом уселся напротив.

— Как ты себя чувствуешь? Хочешь выпить?

— Нет, спасибо… Впрочем, выпью. — Я попросил мэтра: — Стакан молочной сыворотки.

К его чести, он и глазом не моргнул. Мать недоверчиво посмотрела на меня:

— Сыворотка?

— Я хотел посмотреть, как ты морщишься.

— Очень мило, Джеймс. О-хо-хо.

Она опять называет меня Джеймсом. Мать взяла меню и стала внимательно его изучать, время от времени недовольно цыкая зубом.

— Ты не знаешь, что сейчас неопасно есть? Им бы полагалось сопровождать рыбные блюда санитарным сертификатом… — Она перевернула страницу. — Гм. Может быть, барашек…

— Почему бы не заказать телятину? — предложил я. Реакция была мгновенной:

— Разве ты не знаешь, как готовят телятину? Убивают теляток.

Я натянуто улыбнулся.

— Мне казалось, такие мелочи тебя не волнуют.

— Джеймс, — ласково сказала мама, — тебе не удастся меня разозлить. Я хочу сообщить тебе кое-что, и мы обсудим это спокойно, как подобает воспитанным и разумным людям.

— Вряд ли это удастся, так как ни один из нас уже много лет не проявлял здравого смысла.

— Именно об этом мы и поговорим. Я устала находиться в состоянии войны с тобой…

Она замолчала, увидев официанта со стаканом сыворотки. Ее передернуло.

— Что будете заказывать? — осведомился официант.

— Пока ничего. — Мать махнула рукой, чтобы он ушел.

— Тепличный салат, — быстро заказал я.

Мать сверкнула глазами, снова посмотрела в меню и решительно заявила:

— Крабы. Я буду есть крабов. — Она вернула меню официанту, не спуская с меня глаз. Как только тот отошел, мамочка предложила: — Ладно, перейдем сразу к делу. В последнее время ты постоянно вставляешь мне палки в колеса.

— Сомневаюсь.

— Я стараюсь только для тебя.

— Мама, не делай для меня ничего, умоляю. Мне не нужна помощь.

— Ты единственный, кто у меня остался, и я не хочу тебя потерять.

— А Мэгги?

— Мэгги уезжает в Австралию.

— Вот как? Ну, Австралия — еще не смерть.

— Неизвестно, как обернется! Джим, я не хочу остаться в одиночестве!

— Все сейчас одиноки.

— Только не я! Я — не все. — И более спокойно она добавила: — Ты не представляешь, Джим, что мне приходится выносить.

— Прости, мама, но сейчас тяжело всем. Ты ведь не знаешь, что довелось пережить мне.

— Откуда? Ты никогда ничего не рассказываешь.

— Не рассказываю, потому что это военная тайна. Если я проболтаюсь, меня расстреляют.

— Только не лги, Джим. За это больше не расстреливают. Ты меня удивляешь — откуда теперь взяться военным тайнам? Мы же воюем с каторранами. Кто-нибудь способен общаться с ними? Может, у них есть шпионы? Не будь глупеньким. От кого вы все скрываете? Если бы каторране понимали нас, то зачем нам воевать? Начались бы мирные переговоры.

— Во-первых, мама, их называют хторранами. Звук «ха» мягкий, почти неслышный. Просто легкое придыхание перед «т». Как в слове «кот» с пропущенной гласной. Попробуй одновременно произнести «х» и «т».

— Я и говорю: хаторране.

— Х'торране, — поправил я.

— Торране. Хатторане. Еще как? Вздохнув, я сдался.

— Однако ты не ответил на мой вопрос. Ты пробовал беседовать с ними?

— Знаешь, как по-хторрански будет «собеседник»? Жратва.

— Все шутишь. С тобой всегда так: либо шутки, либо грубости. Слава богу, что отец умер. Твой нынешний вид — в юбке, с косметикой — убил бы его.

Плохо дело. Она зафлажила меня по плану номер два.

— Я думала, что смогу уговорить тебя. Алан сомневался, но я сказала: «Нет, дай мне еще один шанс. Ведь он мой сын, я сумею уговорить его». Теперь очевидно, что Алан прав.

— Мама! — Я помахал рукой, чтобы она посмотрела на меня. — Ты предложила встретиться со мной, чтобы как-то оправдать свое возмущение моей неблагодарностью? Вспомни, чем это обычно кончалось.

— Опять остришь. Думаешь, что ты самый умный? Сейчас и проверим, насколько ты умен.

— О чем ты?

— Узнаешь.

Мамуля заметила приближающегося официанта и замолчала. Пока тот накрывал на стол, она сидела с подозрительно самодовольным и хитрым видом. Официант подал тарелку ей, затем мне и испарился.

Я первым нарушил молчание:

— Ну, хватит. Давай напрямую. Что тебе от меня нужно?

— Джеймс, — начала она. Я чуть не взвыл: опять «Джеймс»! — Я уже убедилась, что взывать к твоему здравому смыслу — бесполезная трата времени. Вчера утром ты воочию убедился, что все делается ради твоего блага…

— Эта твоя фразочка всегда меня бесила. Когда ты произносила: «Ради твоего блага», — получалось, что это делалось ради твоего блага.

— Джеймс, именно это я имею в виду. Ты абсолютно не отдаешь себе отчета в своих поступках, никого не желаешь слушать. Авторитетов для тебя не существует. После этого проклятого случая с каторранами ты стал абсолютно невменяем. Только поэтому я вынуждена так поступить. Я прекрасно понимаю, что сейчас это тебе не понравится, но придет время, и ты поймешь, что иного выхода у меня не было. Я лишь забочусь о твоем будущем.

— Что ты натворила?

Она вздохнула нарочито громко:

— Я заполнила кое-какие бумаги.

— Какие именно?

Она напряглась.

— О передаче твоих прав адвокату…

— Что за ерунда? Мне двадцать четыре года.

— … мотивируя тем, что ты не вполне отвечаешь за свои поступки. Наше дело почти беспроигрышное. Та червивая пыль, которой ты наелся, либо надышался, либо что-то еще… — Она избегала смотреть мне в глаза. — Мы можем наложить арест на твои деньги и держать их годами, пока дело будет ходить по инстанциям. Ты же знаешь, Джеймс, что я могу это сделать.