Дело человека [Дело для настоящих мужчин] - Герролд Дэвид - Страница 4

Он наверное устал ждать ответа, потому что снова встал.

— Во всяком случае, Дюк хочет видеть тебя, — и добавил, — сейчас.

Я повернулся, но Тед был уже за дверью.

Поэтому я встал и пригладил волосы. Потом влез в ботинки и пошел искать Дюка.

Я нашел его в комнате отдыха, говорящим с Шоти; они сидели за одним из столов, рассматривая карты. Перед ними стоял кофейник. Когда я появился, они подняли головы.

— Сейчас я освобожусь, — сказал Дюк.

Я вежливо отошел, рассматривая стену. На ней висела старая фотография из журнала: выцветший снимок президента Рэндольфа Хадсона Макги; я смотрел на него без всякого интереса: квадратная челюсть, сияющие седые волосы и убеждающие голубые глаза. Наконец Дюк что-то пробормотал Шоти и отпустил его. Мне он сказал:

— Садись.

Я сел, нервничая.

— Хочешь кофе?

— Нет, спасибо.

— Выпей немного для вежливости. — Дюк налил чашку и поставил передо мной: — Ты здесь неделю, верно?

Я кивнул.

— Ты поговорил с Оби?

— Да.

— Видел картинки?

— Да.

— Ну, что думаешь?

Я сказал:

— Не знаю. О чем надо думать?

— Например, не отвечать вопросом на вопрос.

— Отец говорил, что это единственный способ ответа на риторический вопрос.

Дюк отхлебнул кофе и скривился:

— Фу. Каждый день все хуже. Но не говори сержанту Келли, что я так сказал. — Он оценивающе посмотрел на меня: — Ты можешь обращаться с огнеметом?

— Что?

— Стало быть, нет. Как скоро ты сможешь научиться? К концу недели?

— Не знаю. Наверное. Зачем?

— Мне нужен помощник. Думаю, ты потянешь. — Я начал протестовать — Дюк проигнорировал. — На сей раз это не просто поход скаутов, это операция поиска и уничтожения. Мы вернемся доделать, что должны были сделать вчера. Сжечь несколько червей. — Он ждал ответа.

— Я не знаю, — сказал я наконец.

Его глаза были спокойны:

— В чем проблема?

— Не думаю, что я — человек военный; это все.

— Нет, не все. — Он смотрел на меня стальными серыми глазами и ждал.

Я ощущал себя прозрачным. Пытался глядеть в сторону, но меня снова притянуло к его взгляду. Дюк был мрачен, но не разгневан — он терпеливо ждал.

Я медленно произнес:

— Я прибыл сюда изучать червей. А это… не соответствует моим ожиданиям. Никто не говорил, что я буду солдатом.

Дюк сказал:

— Ты получаешь военный паек, не так ли?

— Служебный паек, — поправился я. Мне повезло. Мое биологическое образование квалифицировали как «необходимое умение» — но только отчасти.

Дюк поморщился:

— Да? Здесь мы не проводим таких тонких градаций. Разницы нет.

— Прошу прощения, Дюк, большая разница.

— Да? И какая?

— Я следую контракту. Я прислан в качестве ученого. Там не говориться, что я должен быть солдатом.

Дюк откинулся в кресле: — Взгляни получше на контракт, парень, раздел «специальные обязанности».

Я цитировал наизусть, научился этому в школе; Дюк поднял брови, но позволил продолжать:

— «В дополнение, от работника может быть потребовано нанимателем в лице его/ее непосредственных или более высокопоставленных начальников выполнение любых специальных или единичных обязанностей, для которых он пригоден и должным образом подготовлен с помощью обучения, по природе или другим образом, и которые связаны или имеют отношение к основным обязанностям, как здесь описано…» — Дюк улыбнулся. Я продолжал: — «… за исключением случаев, когда эти обязанности находятся в прямом противоречии с целью данного контракта.» Дюк продолжал улыбаться: — Все верно, Маккарти — и обязанности, о которых я прошу, не находятся в прямом противоречии. Ты же не находишься в пределах действия раздела о «мирных целях»?

— Ну, не знаю.

— Нет, не находишься. Если б находился, тебя бы сюда не прислали. Каждый человек здесь выполняет два дела — свое собственное и уничтожение червей. Надо ли говорить, какое на первом месте?

Я медленно произнес:

— И что это значит?

— Это значит, — сказал Дюк, — если миссия носит военный характер, то каждый является солдатом. Мы не можем позволить себе иметь бездельников. Мне нужен помощник. Хочешь изучать червей — научись работать огнеметом.

— Ты так понимаешь «специальные обязанности»?

Он сказал спокойно:

— Верно. Знаешь, я не могу приказать тебе, Маккарти. Любая операция, связанная с риском для жизни, должна быть совершенно добровольной. И это вовсе не старомодный тип добровольности, вроде: «я беру тебя, тебя и тебя». — Дюк поставил кофейную чашку. — Но я дам тебе время. До завтра. Если надумаешь, найди Шоти. Иначе, в пятницу улетишь на вертушке. Идет?

Я не ответил.

— Ты понял?

— Понял! — огрызнулся я.

— Хорошо. — Дюк встал. — Ты уже знаешь, на что идешь, Джим — об этом нет вопросов. Поэтому кончай переживать и приступай к делу. У нас нет времени.

Он был прав и я это знал, но было нечестно так давить на меня.

Он понял мое молчание и покачал головой:

— Брось, Джим. Ты не станешь более готовым, чем сейчас.

— Но я вообще не готов!

— Об этом и речь. Если бы был, не было бы нужды в разговоре. Так что… как?

Я поднял глаза.

— Да?

— Я боюсь, — признался я. — А если я струшу?

Дюк улыбнулся.

— Есть очень простой способ узнать, не трусишь ли ты. Если да, тебя съедят. Все остальное — это успех. Запомни.

Он взял чашку, чтобы отнести на кухню.

— Я скажу Шоти, чтобы ждал тебя. Надень чистое белье. — Потом он повернулся и ушел, оставив меня таращиться вслед.

4

По закону, я уже отслужил в армии.

Три года. Что-то около этого.

Вас автоматически зачисляли, когда вы появлялись на первом занятии по «глобальной этике», единственном обязательном курсе в высшей школе. Без окончания этого курса не давали диплома. И кроме того, что обнаруживалось только впоследствии — нельзя было закончить курс, не заслужив почетного увольнения. Все это было частью «Обязанностей Всеобщей Службы». Ура!

Инструктором был некто по имени Уайтлоу. О нем знали немногое. Здесь он был первый семестр. До нас, правда, доходили некоторые слухи — что однажды он ударил парнишку за разговорчики и сломал ему челюсть. Что его нельзя уволить. Что он проходил срочную службу в Пакистане — и все еще хранит уши мужчин и женщин, которых убил. Что он до сих пор участвует в некоторых сверхсекретных операциях и преподавание — лишь прикрытие. И тому подобное.

Когда я увидел его, то поверил всему.

Он приковылял в комнату, бросил клипборд на стол и обратился к нам:

— Прекрасно! Я хочу находиться в этой комнате не более чем вы! Но этот курс обязательный для всех — так выжмем все лучшее из плохой ситуации!

Он был коренастый, как медведь, грубоватый и раздражительный. У него были начинающие седеть волосы и серо-стальные глаза, ввинчивающиеся в вас, как лазер. Нос толстый; похоже, был сломан несколько раз. Он выглядел, как танк, и двигался странной катящейся походкой. Покачиваясь при ходьбе, он был неожиданно грациозен.

Он стоял перед нами, как неразорвавшаяся бомба, и глядел на нас с очевидным отвращением. Он смотрел сердито — выражение, которое мы быстро научились распознавать, как общее недовольство нашим испугом, причем не каждым из нас в отдельности, а всем классом, как целым.

— Меня звать Уайтлоу! — рявкнул он. — И я не являюсь приятным человеком!…

Ого!?…

— … Так что, если вы думаете, что пройдете курс, подружившись со мной, забудьте это! — он так свирепо смотрел, как если бы ждал от нас такого же взгляда. — Я не хочу быть вашим другом. Так что не тратьте времени. Все очень просто: я должен сделать дело! И оно будет сделано. Вы тоже должны сделать дело. Вы можете сделать его легко и взять ответственность на себя — или вы можете сопротивляться, и тогда я вам обещаю — этот класс станет хуже преисподней! Понятно?

Широким шагом он прошел в конец комнаты, вырвал комиксы из рук Джо Бэнгса и разорвал их. Обрывки бросил в мусорную корзину.