Бриг «Артемида» - Крапивин Владислав Петрович - Страница 40

Навалилось молчание.

– Видимо, так, – заговорил наконец командир. – Следует спустить шлюпку. Вы, Петр Афанасьевич, съедете с мальчиком на берег, в Пуэнт-а-Питр. Понимаете, что мы идем на смертельное дело… В любом случае – уцелеем или нет – сюда вернуться уже не сможем. Ваше дело будет добраться с Гришей до какой-нибудь гавани, куда заходят нейтральные суда…

Гриша обмер.

– Николай Константинович… – будто через силу сказал доктор.

– Слушаю вас, Петр Афанасьевич.

– Я – врач. Пока я здесь, на судне под российским флагом, я не могу оставить тех, кто пойдет в сражение. Там наверняка понадобится моя помощь. И… не приказывайте мне. У вас – капитанский долг, у меня – врачебный…

Опять стало тихо.

– Тогда… – глядя в стол, выговорил Гарцунов, – я попрошу вас отвезти Гришу на берег и как-то устроить там. С просьбою отыскать возможность отправить мальчика на родину. Глухое место, но не людоеды же здесь. В конце концов, есть, наверное, священник… Потом – возвращайтесь.

– Нет! – совсем тонко и со всхлипом вскрикнул Гриша. – Нет!.. Ну, пожалуйста… пожалуйста-пожалуйста, не отсылайте меня! Я умею стрелять! Я дома стрелял из ружья на пятьдесят шагов и попадал в бутылки. А французы больше бутылок!..

Лейтенант Новосельский вдруг мелко засмеялся, но вмиг оборвал смех.

– Гриша… – очень мягко сказал Гарцунов. – Сейчас не до споров. Командиры не имеют права подвергать детей смертельному риску. Дети не воюют…

– А как же юнги?! Они воюют, я читал!.. Запишите меня обратно! Хоть на два дня!.. Ну, не бросайте меня!

Все, что было вокруг, теперь казалось таким родным! Расстаться с бригом было страшнее смерти. А самой смерти Гриша сейчас ни капельки не боялся!

Он подумал и проговорил с твердой верой, что сделает, как обещает:

– Если отошлете с брига, я утоплюсь. Честное слово… Вот ей-Богу… – Он перекрестился.

– Гриша, я не вправе… – глухо повторил Гарцунов. – Я отвечаю перед твоими… родными…

– Но… так же нельзя! Вот вы говорите… бриг – российский, доктор – российский… А я ведь тоже… Ну, пусть не юнга, но ведь я же… российский мальчик! За что вы меня так?… – Он заплакал.

Непонятно, какое решение принял бы командир брига. Неясно, что сказали бы офицеры. Но бывает, что в тяжкие моменты приходит на выручку неожиданное счастье. Пусть непрочное, короткое, но все же…

В дверь кают-компании сунул голову Егор Плюхин, вестовой капитана.

– Вашвысокбродь! К борту лодка подошла с берега, там старик какой-то, вроде рыбак. А с ним мальчонка. Старик маячит, что непременно ему надо к капитану…

– Сейчас выйду… Хотя зови сюда, – устало сказал Гарцунов.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ БРАТИШКА

Лоцман

1

ость был высокий, худой и старый. Темнокожий. На морщинистых впалых щеках блестела седая щетина. Спутанные крупными кольцами волосы тоже были седыми. И брови. Он глянул из-под бровей неожиданно светлыми глазами – на всех по очереди – склонил и тут же поднял голову. Был он в сизой, выцветшей добела куртке с металлическими пуговицами, мятых холщовых брюках, разбитых башмаках с пряжками. Держался старик очень прямо.

Рядом со стариком стоял (почти прижимался) кудлатый босой мальчик лет семи. Похожий на цыганенка (Гриша видел цыганят в Москве), тощенький и, видимо, испуганный. Поглядывал снизу вверх на старика, брался за его штанину, но тут же, словно спохватившись, ронял голову, опускал руки и начинал дергать коротенькие, выше колен, штаны – их обтрепанные края торчали из-под широкой замызганной рубашонки. Поверх нее на мальчике была рваная безрукавка – такой крупной вязки, что казалась куском рыбачьей сети. Коричневые птичьи ножонки мальчика были в длинных светлых царапинах.

В старике-мулате, несмотря на обтрепанный вид, угадывалось что-то такое… офицерское. И командир брига поднялся ему навстречу.

– Чем могу быть полезен… месье?

Старик хрипловато заговорил в ответ. Судя по всему, тоже по-французски, но с каким-то странным акцентом. Тем, кто его не понял, Гарцунов перевел:

– Этот… господин просит у меня аудиенцию. Ссылается на дело крайней важности.

– Николай Константинович, он проткнет вас какой-нибудь здешней отравленной колючкой, – сказал мичман Сезаров. Почти всерьез. Остальные не отозвались, но было видно, что они склонны разделить опасение мичмана.

– Полноте, господа, я же не дитя, – чуть улыбнулся капитан. И кивнул гостю: – Прошу…

Каюта капитана была в двух шагах от кают-компании. Он вышел, оглянулся, жестом приглашая старика. Тот шагнул следом, а мальчик – вместе со стариком (снова уцепился за штанину). И скрылись за капитанской дверью.

Наступила тишина.

– Господа, не нравится мне это, – веско произнес гардемарин Невзоров. Остальные молчали. Но в их молчании Митя не уловил осуждения, скорее – согласие.

А Грише… ему это, пожалуй, нравилось. Почудилось вдруг, что появление старика может изменить события и каким-то образом заставит командира не убирать Гришу с брига. Надежда была слабая, нелепая даже, но ведь в беде ищешь любую лазейку…

Прошло несколько минут. Дверь в коридорчик была открыта, и через нее офицеры то и дело поглядывали на дверь капитанской каюты. Она вдруг тоже открылась, Гарцунов сказал с порога:

– Петр Афанасьевич, соблаговолите зайти к нам…

Доктор торопливо вышел и скрылся в капитанской каюте.

– Ну вот, – заметил лейтенант Новосельский. – Колючка уже воткнута, понадобился врач…

– Тьфу на вас, Илья Порфирьевич, – в сердцах отозвался штурман. Все вежливо посмеялись.

Капитанская дверь открылась опять, в ней показался доктор, он придерживал за плечо мальчика.

– Гриша, подойди сюда…

Гриша рванулся в коридорчик, словно решалась его судьба.

– Голубчик, у нас просьба, – объяснил Петр Афанасьевич. – Развлеки как-нибудь маленького гостя. Поиграй с ним, пока мы беседуем…

Гриша ошеломленно заморгал. Какие игры! До того ли ему сейчас! Но доктор вдруг добавил вполголоса:

– Ты не тревожься. Я уверен, что никто тебя не уберет с брига…

Сразу все расцвело вокруг. И замызганный цыганенок показался славным таким и даже знакомым. Будто один из младших приятелей с Ляминской. Он вопросительно улыбнулся, раздвинув потрескавшиеся губы.

– Идем, – сказал Гриша. За руку (тощенькую, невесомую) вывел мальчика на горячую от солнца палубу. Без смущенья взял его за плечи, повернул к себе лицом. Тот все еще осторожно улыбался (и крупные зубы его были очень белыми).

Понятно, что мальчик по-русски «ни бум-бум». А какой у них здесь, на Гваделупе, язык? Французский? Но Гриша по-французски если и «бум-бум», то всего десяток фраз… Ну и ладно! Как-то объяснялся же он с мальчишками и Анной на Флореше, хотя по-португальски – вообще ни слова!

Мальчик перестал улыбаться и теперь смотрел с тревогой. Глаза его оказались неожиданно светлыми, хотя похоже, что была в мальчишке (как и в старике) какая-то доля негритянской крови.

Гриша старательно ткнул себя в грудь указательным пальцем:

– Я – Гриша. – И повторил: – Гри-ша…

Мальчик понятливо закивал:

– Гри-ша…

– А ты? – с подчеркнуто вопросительной интонацией Гриша указал на грудь малыша. Тот опять закивал, тоже ткнул себя пальцем:

– Поль…

– Поль… это хорошо, – сказал Гриша. Сразу, толчком, вспомнилось поле под Туренью. Вернее, широкая, усыпанная белыми и желтыми ромашками поляна. И… песенка про дрогнувшую от стального волоска пружинку…

– Поль… Это, иначе говоря, Пауль. То есть Павел, да? – Гриша весело перебрал похожие имена из прочитанных когда-то книжек: – Поль, Пауль, Паоло, Павел, Павлик… Пав-лушка… Ты – Павлушка!

Маленький Поль улыбчиво согласился:

– Пав-лушка…

– Вот и хорошо!.. Идем! – Он за руку притащил Павлушку в свою каютку, выхватил из-под подушки подаренную капитаном тетрадь – там было еще немало чистых листов. Гриша выдернул два листа и так же быстро вернулся с Полем на палубу. Тот охотно слушался.