Бриг «Артемида» - Крапивин Владислав Петрович - Страница 16

Гриша обмер на миг, а дальше действовал как заведенный. Страх не то чтобы пропал, а будто отлетел в сторону, стал отдельным от мальчишки. А в Грише включился строгий, ни от кого не зависящий механизм – вроде того, который перевертывал картинки в волшебном фонаре.

Гриша ухватил мокрый и твердый конец троса. Конечно, он даже при тихой погоде не смог бы собрать и поднять неимоверно тяжелые весла. Но сейчас ему помогло штормовое неистовство. Бриг резко накренило влево, весла сами вскинулись и забросили лопасти на ствол карронады. Гриша рывком протянул трос над шейками лопастей, метнулся к фальшборту, изогнулся по-змеиному, снизу и сверху – восьмеркой – обмотал разбухший пеньковый конец вокруг дубового аршинного нагеля. Кофель-нагель – этакая дубинка с круглым „хвостом“ и точеной рукоятью, торчащая из отверстия в прикрученной ниже планширя балке – аж застонал, когда бриг ушел в правый крен и весла снова захотели размахнуться веером между пушками и вельботом. Трос не пустил весла, хотя петли поползли по круглому дереву „дубинки“. Гриша отчаянно потянул трос на себя, помогая ему удержать груз. А потом опять повалило налево, весла на миг смирились. Гриша угадал момент, распустил на кофель-нагеле восьмерку и тут же задал ее снова, уже двумя шлагами. А затем еще и на соседнем. Продернул конец в петлю, она тут же затянулась. Гриша уцепился сгибом локтя за рукоять нагеля, потому что увидел, что валится сверху, загибаясь гребнем, серо-зеленый вал.

„Удержаться бы…“

Он не удержался. Вал слизнул его с весел, как рыбешку, бросил между орудийным станком и кильблоком вельбота, потоки поволокли дерзкого мальчишку по скользким доскам (к нему уже бежали, но тоже скользили и падали). В локоть ударила колючая боль (аж вспыхнуло в голове!). Тут же кто-то ухватил Гришу за ворот и за штаны, поволок, бросил в дверь. Оказалось – Митя. Оба свалились: Гриша на койку, Митя на него. В этом положении гардемарин Невзоров ухитрился врезать юному приятелю крепкого леща между лопаток.

– Дурья башка! Кому было велено: не совать носа!

Всё лицо – в соленой сырости. Не разберешь, где вода, где слезы. И в локте такая боль!

Из позиции, в которую поставил его новый крен, Гриша боднул гардемарина головой в живот. Закричал:

– Чего дерешься! Большой, да? Почти мичман, да?! Щас как вломлю по зубам! – (Вот она память о схватках с городищенскими недругами в туренском логу! А страха уже и не было совсем…)

Митя завалился на спину.

– Теленок бестолковый! Вот подожди, командир тебя вздрючит за дурацкое геройство!

– Ну и пусть вздрючит!.. А если бы весла разнесло?! Ноги поломало бы и вельбот пробило!

Митя мигнул, помолчал секунду.

– Ч-черт… – выдохнул он. – А ведь и правда… – И этим как бы подвел черту под спором.

Теперь они были каждый на своей койке, и мотало по-прежнему, а дверь отчаянно хлопала, у нее сорвало задвижку.

Митя вдруг качнулся вперед.

– Что с рукой-то? – Он перескочил к Грише, вздернул до плеча его набухший красной сыростью холщовый рукав. – Маменька моя…

Гриша скосил глаза. И правда „маменька“. Наверно, о киль-блок, на палубе… Митя, уловив секундное затишье, метнулся к настенному рундучку, выхватил из него очень белый платок, разодрал на три полосы.

– Ну-ка давай…

Гриша подставил локоть и вдруг удивился:

– А чего так глухо в ушах? Меня головой стукнуло, да?

Но Митю он расслышал хорошо.

– Да стихло все, – сказал Митя. И добавил тоном бывалого морехода: – Такие шквалы, они ведь ненадолго…

В кают-компании

1

Через час все в океане было как прежде. Правда, не угасла еще толчея волн, однако ветер установился прежний – ровный и теплый зюйд-ост!

Матросы наводили порядок на палубах и в такелаже, заново крепили шлюпки.

Митя отвел Гришу к Петру Афанасьевичу. Тот наложил на локоть новую повязку. Сказал при этом:

– Рана уж-жасная, но есть некоторая надежда, что пациент останется жив… если не будет соваться в новые подвиги… Или будешь?

– Не знаю… – пробормотал Гриша. Воспоминания о шквале, об этом беспощадном реве воздуха и вздыбленных волнах возвращались к нему новым страхом. Но Гриша не подавал виду. Никто из офицеров не заговаривал с ним о случившемся. А боцман Дмитрич могучей лапой перемешал его вихры и спросил:

– Как тебя сподобило так ладно с веслами управиться?

– Ты же сам учил меня задавать концы…

– Видать, не без пользы учил, – крякнул Дмитрич. – А для нас – наука. Недоглядели…

Объяснение с начальством случилось перед ужином, в кают-компании.

Обычно Гриша ходил босиком, в просторной рубашке на голом теле, в таких же холщовых штанах, подвернутых до колен. Однако в кают-компанию полагалось являться в более пристойном виде. Гриша надевал парусиновые башмаки на плетеных подошвах (подарок матросов), раскручивал штаны донизу, подпоясывал рубаху витым шнурком и с трудом расчесывал перепутанные ветром космы.

Так он поступил и на этот раз. Однако раньше он не испытывал робости перед офицерами, а сейчас шел к ним с боязнью: что скажут про случай с веслами?

Остановился в дверях. Были уже сумерки, качалась под бимсом лампа. Гриша встал в дверях – пятки вместе, руки прижаты к бедрам.

– Позвольте войти? – Это все как всегда. Только смотрят на него нынче как-то по-особому.

Был среди всех и капитан второго ранга Гарцунов.

Обычно командир завтракал, обедал и ужинал в своей каюте. Морской этикет позволял ему появляться в кают-компании только после приглашения офицеров. А вообще-то здесь был главным первый лейтенант. Но сейчас, видимо, Николаю Константиновичу последовала просьба быть среди всех. Ох, неспроста…

– Входите, сударь, – ровным голосом разрешил лейтенант Стужин. – Голодными у нас не оставляют никого, даже арестантов.

„Значит, я – арестант?“ – ахнул Гриша. Но к своему месту на углу стола подошел ровным шагом.

– Позвольте сесть?

– Подожди, – вдруг сказал командир „Артемиды“. – Сначала ответь нам на несколько вопросов. – Лицо Гарцунова было непонятным. Не сердитым, но каким-то излишне равнодушным, что ли… И смотрел он мимо своего воспитанника. И Гриша понял: Николай Константинович нарочно не стал разговаривать с ним один на один. Пусть все видят, что он не делает из мальчишки любимчика и не хочет для него поблажек. В желтоватых глазах точками отражалась лампа.

Гриша уронил голову. Но успел из-под волос взглядом обежать тех, кто за столом. Кроме мичмана Сезарова, стоявшего вахту, все были здесь. Оба лейтенанта, штурман Иван Данилович, доктор… И Митя (с которым они чуть не подрались в каюте). И, конечно, командир, который терпеливо, но неумолимо ждал Гришиного ответа.

– Я… готов отвечать… – выдавил Гриша и зачем-то одернул подол рубахи.

– Отрадно слышать… Скажи, как ты тогда посмел нарушить приказ? Мною было велено твердо: сидеть в каюте. Ну?

У Гриши мелькнуло: можно притвориться гордым и смелым. Соврать. Я, мол, никогда не видел шквала и не сдержал любопытства. Или сказать с некоторой даже дерзостью: „А кто бы тогда увязал на пушках весла? Они бы наломали на палубе дров!“ Гриша потрогал забинтованный локоть, лизнул верхнюю губу… и заплакал.

– Ну вот… – беспомощно выговорил Николай Константинович. – Уже и началось… То геройство, то слезы. Однако же, голубчик, слезы – это не ответ…

Гриша всхлипнул и дал ответ. Тихий и честный:

– Я… перепугался…

– Вот те на! Чего же? – весело воскликнул большущий и рыжий лейтенант Новосельский. Гриша сквозь искры на ресницах глянул на него с надеждой.

– Я подумал… вдруг будем тонуть… тогда… как в закрытой каюте одному? А на палубе хоть какая-то надежда…

– И… какая же? – спросил Николай Константинович. – В тоне его проклюнулось любопытство. Гриша снова посмотрел на командира.

– Ну… помните картину „Девятый вал“? Там люди на обломке. Хоть и буря кругом, но они, может, спасутся… А если бы оказались взаперти…