Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003) - Линк Келли - Страница 141

Похороны прошли скромно, провел их старый бенедиктинец с залысинами, специально приглашенный из церкви Святого Павла, той самой, что прежде посещала мать, до того как ее походка приобрела пьяную шаткость, затруднявшую подъем по широким мраморным ступеням. Были там моя сестра Энн с мужем Робертом и сослуживцы Эндрю из юридической фирмы, где он работал адвокатом по уголовным делам. Наш брат Барнетт, самый младший в семье, немного отсталый в развитии, произносил надгробную речь, причем делал это с таким жаром и так долго, что священник уронил голову на тощую грудь и захрапел.

— Как бы ни был тяжел грех Эндрю, Бог любит его, — вопил Барнетт, подняв кулак, словно готовясь дать отпор любому, кто посмеет с ним поспорить. — Бог спас Эндрю, и наш брат сидит теперь у ног всемилостивейшего Бога и Его сына, нашего Повелителя и Спасителя Иисуса Христа.

Никогда прежде я не слышала, чтобы Барнетт так надрывался, доводя себя до полного исступления; очевидцы спектакля пришли в нервное замешательство, а кое-кто даже откровенно испугался. Барнетт встряхивал взмокшей головой, как попавший под дождь спаниель, закатывал глаза и дрожал всякий раз, вспоминая Господа. В какой-то момент я начала испытывать неловкость от его свирепого напора и поэтому решила отвлечься, понаблюдав за реакцией публики на диатрибу младшенького. В основном здесь собрались ухоженные, со вкусом одетые люди, составлявшие в недавнем прошлом социальный круг общения Эндрю.

Мое внимание привлекли всего несколько персон, подобно Барнетту выделявшихся в компании.

— Это кто? — обратилась я к Энн, показывая на громилу-байкера.

При иных обстоятельствах он навел бы страху, но сейчас из его злобных черных глаз в три ручья лились слезы.

— Это Рики Кэллоуэй, — ответила Энн. — В шестнадцать лет он застал отца, когда тот приставал к сестренке, и прирезал его.

Я переварила услышанное и продолжила расспросы:

— Откуда он знает Эндрю?

— Пару лет назад Эндрю защищал его, когда Рики обвинялся в разбойном нападении. Вот они и подружились. Перестань на него пялиться, Кристин. Он профессиональный преступник. Совершенно тебе не подходит. Даже если ты десять лет не была с мужчиной, — добавила она, пожав мне руку в знак того, что не язвит, а просто констатирует факт моего противоестественного, по ее понятиям, и упрямого воздержания.

— Скажи лучше пятнадцать, — буркнула я.

Однако, вняв критике, я перестала бросать украдкой взгляды на Рики Кэллоуэя и переключила внимание на другую особу, смотревшуюся здесь неуместно. По моим предположениям, этот Кэллоуэй, скорее всего, должен был бы отправиться отсюда именно с ней — низкорослой пышненькой дамочкой со светло-рыжеватыми кудряшками, дыбом стоявшими на голове этаким ярким неоновым нимбом, и огромными серьгами — в каждом ухе по мини-люстре, — которые болтались на ветру, точно крошечные висельники. Она, вероятно, почувствовала на себе мой взгляд, потому что внезапно обернулась и посмотрела прямо мне в глаза. Рука ее поднялась в приветственном жесте, пальцы слегка зашевелились. Со стороны могло показаться, будто она заигрывает с малышом.

Служба подошла к концу, и все медленно поплыли к своим машинам. Блондинка, спотыкаясь, брела по холму за мной. Одета она была в длинную черную юбку с разрезом до бедра и серую кофту, расстегнутую на несколько пуговиц, так чтобы виднелся розовый кружевной лифчик. Вблизи она казалась старше чуть ли не вдвое: светлые кудряшки, обрамляющие грубое усталое лицо, короткие мускулистые руки и ноги, как у фабричных работниц — умасленные жиром и в то же время сильные.

Она подошла совсем близко, и я вновь изменила мнение: вовсе не фабричная работница, а скорее, фабричная чурка. От нее разило бренди, а серые глаза слегка косили, оттого что уже очень давно взирали на двоящийся мир.

— Меня зовут Катрина, — выдохнула коротышка, насильно сжимая меня в небрежном объятии. — Мы с Эндрю были близкими друзьями, очень близкими. — Она промокнула платочком сухие глаза, демонстрируя искренность. — Вы ведь его сестра, верно?

— Я Кристин. Он говорил обо мне?

— В общем, не совсем. На самом деле, нет. Эндрю был молчун. Больше любил, когда я говорила.

Она искоса взглянула на меня лукавым взглядом:

— Он оставил у меня на квартире кое-что из своего барахлишка — одежду, книжки и, знаете ли, другие штучки, особые штучки сексуального характера.

— Если у вас и есть какие-то вещи Эндрю, мне они не нужны, — сказала я. — Единственное, за что я была бы вам благодарна, — это за информацию, если вы хоть что-то знаете. Почему он так поступил?

Она завращала глазами, будто я заехала ей в челюсть.

— У него было много тайн, — наконец удалось ей выговорить, — но, как я уже сказала, он предпочитал помалкивать.

Я повернулась и пошла прочь, не в силах больше выносить ее крепкий перегар. Ничего не имею против шлюх, но пьяниц не терплю: моя мать была одной из них.

— Эй, погодите! — окликнула меня Катрина и, пошатываясь, двинулась следом. Невероятно, но она улыбалась. — Послушайте, Кристин, ваш брат был отличный малый, и мертвых я уважаю, для меня неважно, как они ушли из жизни. Но я должна спросить. Мне нужно знать… — Она провела острым розовым язычком по алым губам и хитро прошептала: — То есть я подумала, вдруг вы скажете, что означают… вернее, означали… в общем, каждый раз, когда мы с ним… сами знаете… были близки… он заставлял меня снова и снова повторять несколько слов… иначе у него не вставал… но эти слова не имели отношения к сексу. И они не были грязными ругательствами. Так вот, мне любопытно, может, вы знаете, что они озна…

— Хватит. Я не хочу ничего такого слышать.

Но она была пьяна, а я благодаря матери давно усвоила одно: пьяный человек ничего не видит и не слышит и ему на все наплевать, поэтому она произнесла вслух что хотела. Три слова. Маленькая грязная тайна моего брата Эндрю. Это были не те Слова, что принадлежали мне, но я отлично знала, откуда они взялись и каким образом впечатались намертво в его мозг. От одной этой мысли во мне вскипела такая ярость, что я принялась озираться в поисках Рики Кэллоуэя, отцеубийцы, и больше не чувствовала стыда и горя. Я была решительно настроена и готова на все.

Я хотела, чтобы Рики Кэллоуэй оказал мне одну услугу.

По ночам мне снятся Слова. Не те, что были у Эндрю. Мои собственные. Согласные шепчут у моего клитора, словно прикосновение перышка, гласные влажно проникают внутрь меня, словно трепетный язык. Я мысленно повторяю эти Слова. Никто не слышал, чтобы я произносила их вслух, только тот, кто когда-то насильно мне их навязал.

«Скажи их, Кристин, только медленно и ласково», — говорит доктор Идз, а его пальцы тем временем скользят и бродят. У него длинные красивые бледные руки, способные на элегантные, почти балетные жесты. В моих снах его руки действуют на меня как прохладное вино. Они ткут на грязном ткацком станке огненный узор, сплетая звуки, распаленную похоть и жгучий стыд в слова, которые в повседневной речи звучат почти страдальчески безобидно. Ребенок мог бы произнести эти слова и не вызвать нареканий взрослых. Для всего мира они остаются просто словами.

Но для меня это Слова, которые ласкают и целуют, Слова, которые пробуждают самые темные воспоминания, которые воспламеняют и заставляют сгорать от стыда. Волшебные Слова. Те самые, что сопровождали мое знакомство с сексом, стыдом и тайной.

Спустя какое-то время после смерти Эндрю я составила компанию Энн, пока ее муж Роберт был в отъезде. Мы бездельничали, ели поп-корн и смотрели телевизор. Я чувствовала, что сестра чем-то обеспокоена и хочет мне что-то сказать. Наконец она выдавила:

— Барнетт приводит меня в ужас. Когда он произносил надгробную речь на похоронах Эндрю, то явно завелся.

— Что ты имеешь в виду?

— Я слышала, он теперь ходит в собор, читает проповеди, надрывая глотку, и впадает в экстаз. Священники проявляют добродушие — им нравится Барнетт, — но пора с этим покончить. Он мешает проводить мессы.