Пора, мой друг, пора - Аксенов Василий Павлович - Страница 18

– Артистка, – пробурчал Эдуард и вдруг схватил Мишу за лацкан. – А ты свинья, Михаил. Мне Нонка все рассказала. Так друзья не поступают.

– Твоя Нонка дрянь, – лениво промямлил Миша.

– Согласен, но зачем ты...

Препираясь, приятели стали спускаться на свой этаж. У дверей номера Миша остановился и сказал Эдуарду:

– Ладно, не нервничай. Завтра Олег получит перевод, и будем в темпе закругляться. Надоело.

– Да уж действительно кризис жанра. У меня такое правило – раз чувствую, что наступает кризис жанра, значит, надо по домам.

– Золотое правило, – похвалил Миша, и они пошли спать.

– Покрути, дружище, еще! – крикнул Кянукук Олегу. – Поймай-ка твист! Мы с Танюшкой только разошлись.

Олег встал с дивана и сказал ему мягко:

– Кяну, дружище, можно тебя на минутку? – и пошел к двери.

Кянукук последовал за ним, а Таня осталась стоять посреди комнаты. Она стояла с повисшими, как плети, руками и смотрела им вслед.

– Пора тебе домой, Кяну, – сказал Олег в коридоре и взял Виктора за запястье крепкой дружеской хваткой.

– Рано еще, время детское, – сказал Кянукук, холодея и понимая наконец, что к чему.

– Ты ведь мужчина, Кяну, – улыбнулся Олег, крепче сжимая запястье, – не мне тебе объяснять, в чем дело. Ты ведь мужчина, и ты мой друг. Верно?

– Да, да... – пробормотал Кянукук. – Конечно, друг. Кто же еще? Ладно, Олежка, – он освободил свою руку и хлопнул Олега по плечу, – пойду к Лилиан, пойду мириться.

– Ну, иди, иди, – улыбнулся Олег. – До завтра.

Кянукук пошел к лестнице, и, когда оглянулся, Олега в коридоре уже не было.

Он спускался по лестнице и старался ни о чем не думать. «Милый вечерок мы провели, – бубнил он, – милый вечерок».

В вестибюле было пусто и полутемно. Швейцар Изотов еще переругивался через стекло с двумя морячками, но в ресторане все уже было кончено. В открытую дверь было видно, как официанты стаскивают со столов скатерти и ставят на столы стулья ножками вверх.

Кянукук все же заглянул в ресторан: очень уж не хотелось ему выскакивать под дождь и трусить через весь город к спортзалу. Возле двери в углу сидела за столом официантка Нина. Перед ней стояло большое блюдо, она что-то ела из него, рассеянно ковырялась вилочкой.

– Что это вы едите, Нина, такое вкусное? – спросил Кянукук.

– Миноги, – ответила она. – Хотите? Присаживайтесь за компанию.

С трудом разгибая спину, она встала, смахнула салфеткой со стола соринки и положила перед Кянукуком вилку слева, ножик справа. Потом опять села. Они стали вместе есть миноги из одного блюда. Кянукук вытаскивал их из жирного желтого соуса и нес ко рту, подставляя снизу кусочек хлеба, чтобы не капало на скатерть. Иногда он взглядывал на Нину и благодарно ловил ее усталый и пустой взгляд. Его охватило ощущение покоя и уюта. Делая эту ночную внеурочную трапезу с усталой официанткой, он чувствовал себя в безопасности, словно пришел в гости к старшей своей и умной сестре.

– Все так считают, что я мужняя жена, а я никто, – вздохнув, сказала Нина и вытерла салфеткой рот, смазав помаду и желтый соус.

– Почему же это так, Нина? – проявил участие Виктор.

– А потому, что несчастная я, – равнодушно пояснила Нина, подмазывая губки. – Мужчина мой четвертый год в сельдяную экспедицию ходит к Фарерским островам, а придет с рейсу, переспит пару ночей, шасть – и на курорт укатывает, на южный берег Крыма. Плакали и денежки и любовь.

Она положила зеркальце и помаду в сумочку, взбила крашеные локоны, выпрямилась и серьезно посмотрела на Кянукука.

– Вот так получается, молодой человек.

– Не расстраивайтесь, Нина, не тратьте ваши нервы, – посоветовал он.

Официантка улыбнулась ему. Он улыбнулся ей.

В полутемный ресторан с бумагой в руках вошел администратор. Цепким взглядом он окинул Нину и Кянукука и остановился возле них.

– Опять на эту компанию с маслозавода пришлось акт составлять, – сказал он, пряча бумагу в карман. – Оскорбление словом при исполнении служебных обязанностей. Вы идете домой, Баранова?

– Дождик... – растерянно пробормотала официантка.

– Поделюсь плащом, – сказал администратор и вышел из зала.

– Заходите, молодой человек, – сказала Нина. – Вы хороший гость, вежливый и малопьющий.

Они обменялись рукопожатием, и Нина вышла вслед за администратором.

Кянукук выловил последнюю миногу, сунул в карман три ломтя хлеба на завтрак и вышел из гостиницы, отпустив Изотову на прощание девятнадцать копеек медью.

Дождь, как видно, зарядил надолго, хорошо, если только до утра. Вдоль тротуаров в ручьях, светясь под фонарями, лопаясь и вновь возникая, неслись пузыри. Каменная спина площади лоснилась. В средневековых улочках гремела по стокам вода.

«Плохо было стражникам. Доспехи у них ржавели под дождем, – думал Кянукук. – Мои доспехи не поржавеют, чище только будут».

Он шел решительным шагом, но почему-то свернул не в ту улицу, потом метнулся в другую. Не по своей воле, а словно по прихоти дождя он делал круги в пустом и странном городе с чуждым его сердцу рельефом крыш. Дождь крепко взял его в свои тугие, слабо звенящие сети.

«Может быть, уехать с Марвичем на Камчатку? Устроюсь там радистом, там ведь нужны радисты. А может быть, и радиокорреспондентом там устроюсь. Буду интервьюировать этих славных камчатских ребят. И никто не будет звать меня Кянукук, а дадут другое прозвище – скажем, Муссон. Витька Муссон, друг всего побережья. С Марвичем не пропадешь. Поехать, что ли?»

Кубинская рубашка и китайские штаны прилипли к телу, как вторая кожа. Кянукука заносило все дальше и дальше в глубь Старого города.

Под прозрачным плащом двигались администратор и официантка Нина. Дождь хлестал по плащу, образуя в его складках маленькие лужицы и ручейки. Плащ прикрывал только плечи и часть спины, брюки же администратора быстро намокли и тяжело волочились вслед за ним. Правой рукой он ощущал теплую и мягкую спину официантки и слегка дурел. Он говорил коротко, отрывисто, пытаясь вызвать необходимое сочувствие:

– Работа тяжелая. Ответственная. А до пенсии еще восемь лет...

Нина сладко зевала.

– Восемь только? Вроде бы больше должно быть. Вы ведь еще молодые.

– На Севере служил, – рубил администратор. – Заполярье, год за два.

– Кому год за два, – говорила, зевая, Нина, – а кому заработки повышенные. Мой мужчина на селедке фантастические суммы зарабатывает.

– Вы, Баранова, в официальном браке состоите?

– В официальном, да толку мало...

– Вам нужна поддержка, Баранова, мы это знаем... Если не ошибаюсь, вот ваш дом.

Они остановились.

– Правильно, – зевнула опять Нина. – До свидания.

– То есть как это до свидания? – опешил администратор.

– Вы уж простите, дочурка там у меня спит.

– Насколько я знаю, у вас две комнаты.

– Две, да смежные, – вяло проговорила Нина, выскочила из-под плаща и тяжело побежала к дому.

Администратор смотрел ей вслед, думал побежать за ней, как в былые годы бегал за женщинами на севере и на юге, но только кашлянул растерянно.

– Странная постановка вопроса, – пробормотал он и надел плащ.

«А что сейчас делает Марвич? – думал Кянукук. – Только не спит, конечно. Пишет. Он здорово пишет. А может, шатается где-нибудь с этим Сережей. Кто такой этот Сережа? Тоже, наверное, литератор. Ему сейчас хорошо, Марвичу, он ничего не знает про гостиницу, про Таню и про Олега. Таня у него давно в прошлом, а про Олега он забыл, забыл и про Мишу и про Эдика. Больно они ему нужны».

Над городом, над шпилем церкви святого Яна, над мрачным заливом, под лохматыми тучами пролетал пассажирский «ИЛ-14». Тоновые огни на его крыльях были видны отчетливо, и слабо светилось несколько желтых огоньков по борту. Это был ночной самолет на Москву.

«Полетели наши ребятишки, – подумал Кянукук. – Откинули спинки кресел и сидят рядом, болтают об антимирах или читают стихи. Наверное, они подружатся друг с другом. Возможно, подружатся на всю жизнь».