Россия молодая. Книга вторая - Герман Юрий Павлович - Страница 23

— Плохо, гере шаутбенахт! — прошамкал дель Роблес.

— Что плохо, черт бы вас побрал?

— Они разорвали мне рот! — донеслось из-под тряпки.

Фру Юленшерна с отвращением повела плечами, ушла за перегородку. Тотчас же стало слышно, как она напевает там: «Помпе, верный слуга короля…»

— Они засели в пещере… — бормотал испанец. — Это дьяволы, а не люди, гере шаутбенахт. Мы не знали, что пещера имеет другой выход. И когда пули и порох у них иссякли, они стали бить нас камнями. Но это еще не горе, горе в том, что их там очень много. Там скрываются не только беглецы, осужденные к повешению, там скрываются еще какие-то твари… О, господь милосердный, не знаю, есть ли мертвецы среди них, но мы потеряли четырех хороших матросов…

— Четырех! — воскликнул шаутбенахт.

— Четырех! — подтвердил боцман.

— Еще не начав дела, мы потеряли столько людей! — сказал полковник Джеймс. — Это очень скверно, боцман…

— Среди команд пойдут всякие слухи! — вздохнул лейтенант Морат. — Это очень опасно…

— Вы можете идти, лейтенант! — сказал Юленшерна. — Я вас не задерживаю…

Морат ушел.

— Мы потеряли четырех, — виноватым голосом шамкал дель Роблес. — Но разве мы могли предотвратить несчастье? Когда они вышли нам в тыл, некоторые из нас потеряли присутствие духа, и случилось так, что рыбаки овладели двумя ножами и мушкетом…

— Без пороха и без пуль? — спросил Джеймс.

— Нет, этот мушкет был заряжен…

— Удивительное совпадение! — сказала из-за перегородки фру Юленшерна.

У дель Роблеса злобно блеснули зрачки, фру Юленшерна вышла из спальни, спросила насмешливо:

— Чем же это кончилось?

Боцман молчал потупившись.

— Убирайтесь вон! — сказал шаутбенахт.

— Я отправлюсь на остров сам! — сказал полковник Джеймс. — Действительно, фру права. Мы делаемся смешными…

Шаутбенахт круто повернулся к полковнику, сказал ядовито:

— Вам следовало сделать это несколько раньше. Неужели вы думаете, что они настолько глупы — сидят и дожидаются нового отряда? По ту сторону пролива — становище, из становища, конечно, пришлют за ними лодку…

— Да, но становище безлюдно! — возразил Джеймс.

— Для нас, пора понять, что только для нас…

Юленшерна откинулся на спинку кресла, заговорил резко:

— Пусть сюда приведут рыбаков, пойманных лейтенантом Моратом. Мы будем говорить с ними иначе, чем говорили до сих пор. Пусть будет накрыт стол, примем их как гостей, черт бы побрал этих упрямцев. Мы будем их уговаривать, мы будем с ними пить, а если я слишком устану, то вместо меня продолжать беседу будете вы, гере Джеймс. Офицеры пусть играют на лютнях, а фру Маргрет, быть может, нам споет. Почему бы ей не спеть, ведь она споет, чтобы попасть в Архангельск. Не правда ли, Маргрет?

Фру Юленшерна не ответила: адмирал становился несдержанным. Впрочем, она его извиняла — поход был нелегким.

— Не более чем через час здесь соберется все лучшее общество эскадры! — сказал шаутбенахт, поднимаясь. — Мне надо отдохнуть. Я чувствую себя не слишком хорошо…

Оставшись одна, фру Маргрет позвонила в колокольчик и велела Якобу накрыть к ужину. Якоб ушел. Камеристка-негритянка принесла черное платье с жемчужным шитьем. Одеваясь, фру говорила:

— Бог мой, какая скука. На редкость скучно! Все эти офицеры — грубияны и пьяницы, от них решительно нечего ждать. Дать им волю — они только бы и делали, что пили. А полковник Джеймс просто старая развалина. Он красит щеки и чернит брови. К тому же он, кажется, еще и трусоват…

Камеристка нечаянно слишком сильно затянула шнурок корсажа, фру Юленшерна ущипнула ее розовыми ногтями, сказала капризно:

— Туго!

В дверь постучали.

— Кто это? — спросила Маргрет.

— Это мы, рабы фру Юленшерны! — произнес голос артиллериста Пломгрэна.

— Разве уже миновал целый час? — спросила фру Маргрет.

— Для меня миновал год! — воскликнул из-за двери артиллерист.

— Более, чем год! — подтвердил Морат.

— Прошло целое столетие! — голосом умирающего произнес галантный Бремс.

Одевшись, она позволила войти. Они поклонились очень низко и сели у клавесина — настраивать свои лютни. Фру Юленшерна у зеркала надевала браслеты.

— Что мы сегодня празднуем? — шепотом спросил Улоф Бремс.

— Вероятно, мы будем поминать тех четырех матросов! — также шепотом ответил Пломгрэн. — А может быть, и себя самих… Наши дела идут не слишком хорошо…

— Одно я знаю теперь твердо, — произнес чуть слышно Юхан Морат. — Когда состарюсь — сам сатана не заставит меня жениться на молодой!

Он засмеялся и, тронув струны лютни, запел:

3. Сторговались

В канатном ящике было душно, пахло пенькою, крысами, которые бесстрашно дрались и пищали под ногами. Слева, за переборкой, грубыми голосами разговаривали матросы, один ругался, другой его усмирял, потом послышался смех, стук костей.

— По-шведски говорят? — спросил Рябов Митеньку.

— По-разному! — сказал Митенька. — Один по-шведски, а другой — англичанин. И еще один — голландец, что ли…

— Всякой твари по паре! — усмехнулся Рябов.

Они опять замолчали надолго. Митенька задремал, вздрагивая во сне, шепча какие-то слова. Рябов думал. Две крысы с писком пробежали по его ноге, он вздрогнул, вновь задумался. Было слышно, как матросы воющими голосами затянули песню. Митенька совсем проснулся, сел на бухте каната, спросил:

— Что ж теперь будет, дядечка?

— А то, брат, будет, что зря ты со мной увязался.

— Не зря! — упрямо возразил Митенька. — Вы завсегда со мною в море хаживали, вот живым и возвращались. А пошли бы без меня — значит, худо…

Кормщик засмеялся, потрепал Митеньку по плечу.

— Молодец! По-твоему, выходит, что раз ты со мной — лиха нам не ждать…

Помолчали.

— А корабль большой! — сказал Митенька. — И другие тоже большие. Я все разглядел…

Рябов не ответил.

— Дядечка! — негромко позвал Митенька.

— Ну, дядечка?

— Я про то, дядечка, — для чего мы в море-то пошли?

— Я пошел, а ты за мной увязался! — ответил Рябов наставительно. — Выследил и увязался. Кто тебя звал? Ну-ка, скажи-ка, звал я тебя? Теперь вот на себя и пеняй!

— Дядечка, а для чего мы паруса сбросили? Может, и убегли бы от шведа?

— Да ведь они из пушки палили?

— Во-она! Палили, да не попали.

— Еще бы пальнули и попали.

— Не так-то просто…

— Просто, не просто! — с досадой сказал Рябов. — Все тебе рассуждать. Попались — значит, сиди теперь да помалкивай…

Под ногами вновь завозились крысы. Митенька вздрогнул, забрался повыше на канаты, оттуда спросил:

— Дядечка, а книжку теперь мне не отдадут?

Рябов усмехнулся:

— О чем вспомнил! О книжке! Еще как живыми отсюда вынемся…

— Мне без той книжки и не возвернуться в Архангельск! — вздохнул Митрий. — Иевлев Сильвестр Петрович дал; береги, говорит, пуще живота да учи денно и нощно, тогда пошлю тебя в навигацкое, на Москву…

— Далеко нам с тобою нынче, парень, до Москвы! — невесело сказал кормщик. — Дальше, чем с Груманта.

— Повесят нас? — быстро спросил Митенька.

— Ну, вот уж и повесят…

— Дединьку-то повесили. Я признал, то — Семен Григорьевич.

Рябов молчал.

— Нет, уж повесят! — убежденно произнес Митенька. — Забрали, цепи надели, как не повесить? Теперь повесят вскорости…

— А ежели повесят, тебе дорога прямая — в рай. Ты — молельщик! — сказал Рябов. — Там таких любят. Замолви и за меня словечко: дескать, удавили вместе, мужик был грешный, да я его отмолю… Тебе, брат, бояться нечего. Вот мне — хуже. Меня в ад — сковороды лизать горячие…

Митенька наверху всполошился.

— Тьфу, тьфу, для чего эдакие слова-то говорить?

— То-то что правду говорю…

Они опять замолчали надолго. Матросы за переборкой ругались, играя в кости. Было слышно, как с шорохом набегали волны, как пробили барабаны, как запел рожок, потом — горны. На всей эскадре откликнулись сигнальные барабаны.