Подполковник медицинской службы - Герман Юрий Павлович - Страница 32

На мгновение командующий отвернулся, потом сказал негромко:

– Пошлите, Николай Николаевич, туда эмбээр, он на озерцо и сядет. И прикрытие пошлите. Да, вот еще что – пусть Ватрушкину вымпел сбросят, а то он там с ума сходит. В самом начале срезали, – наверное думает Ватрушкин наш – все дело провалилось. Значит, вымпел и записку. Записка такая…

Он нахмурился, крепко придавил окурок в пепельнице пальцами и продиктовал:

"Дорогой товарищ Ватрушкин! Поздравляю вас с образцовым выполнением задания, штурмовка прошла отлично, представляю к награждению орденом Красного Знамени, жду на командном пункте после того как покажешься врачу". Подпись. Все.

Вновь заговорил «Ландыш». Второе немецкое судно взорвалось. На барже возник пожар.

– Ну, а насчет Левина – что же? – сказал командующий. – Я того же мнения, что и вы, Сергей Петрович. Он с нами жил – естественно, ему с нами и оставаться до конца. Я его совершенно понимаю. Морально мы его поддержим, верно, Николай Николаевич?

Зубов кивнул.

– Вот так, – сказал командующий, – а что касается Харламова, то я, конечно, не специалист, но так слышал, что в ученом мире он большой авторитет. Да ведь, с другой стороны, Сергей Петрович, в нынешней войне, насколько мне известно, крупные врачи не только в Москве. Они и в армиях и на флотах. Верно я говорю?

Мордвинов согласился: конечно, верно. Харламов – хирург очень крупный. И в ближайшие дни, как он докладывал, будет оперировать Левина тут, в гарнизонном госпитале.

– Так просто взрежет или в самом деле поможет? – спросил генерал.

Начальник санитарного управления промолчал.

– Да, болезни-болезнишки, черт бы их драл, – опять заговорил командующий, – раки все эти, ангины, скарлатины. Кстати, Сергей Петрович, что это за штука, этот рак? Или канцер, как вы говорите? Ужели ничего с ним невозможно поделать?

Подавляя раздражение, Мордвинов покашлял. Он очень не любил эти дилетантские вопросы и никогда не знал, как отвечать на них.

– Смотря в каком случае, – подбирая слова, сказал он, – ведь рак, Василий Мефодиевич, это что такое? Это такая, понимаете ли, пакость, которая развивается из клеток эпителия различных органов и, прорастая в соединительные ткани, разрушая мышцы, кости, ткани, разъедает кровеносные сосуды. Есть такая теория, что тут главную роль играют сохранившиеся эмбриональные клетки… впрочем, это слишком все сложно, – еще более раздражаясь, сказал Мордвинов, – существенно тут, пожалуй, только то, что прорастающие раковые клетки попадают в лимфатические сосуды, образуя метастазы… Командующий слушал с терпеливым и слегка насмешливым выражением.

– Ну да, ну да, – вдруг перебил он, – я вот слушаю и думаю, кого это мне напоминает? – Он усмехнулся. – Очень, знаете, напоминает, слово вам даю, только вы не обижайтесь, идет? В Испании один дядька был – американский житель, да вы же его знаете, он тоже по санитарной части работал, так вот он, не обижайтесь только, Сергей Петрович, совершенно так же фашизм объяснял. И куда он прорастает и из чего состоит. Помните американца этого? В желтой кожаной жилетке ходил и все фотографировал. А главная его мысль была, что фашизм подобен раку и что бороться с фашизмом так же бессмысленно, как пытаться победить рак. И врал, подлец! Врал, собачий сын! Потому что мы фашизм не только бьем, но и побеждаем и вскорости победим, по крайней мере немецкий фашизм. Вот ведь что мы делаем!

И папиросой командующий несколько раз сердито ткнул в ту сторону, откуда, победно воя моторами, возвращались армады машин.

– Нет, это к черту, – сердито заключил он, – так, Сергей Петрович, нельзя. Метастазы. Так вы далеко на ускачете, коли все руками разводить да делать похоронное лицо. Слово-то какое красивое – метастаз. Это самое слово и говорил мистер в кожаной жилетке. Квакер он был, что ли, я не помню.

Он повернулся к Зубову, и, поговорив с ним о делах, стал докладывать по телефону адмиралу, а начсанупр вдруг, совершенно против своего желания, подумал, что в словах командующего есть какая-то настоящая и глубокая правда.

– Ну, а Шеремет ваш как? – спросил погодя командующий.

– Ничего, работает скромненько. Должность, конечно, лейтенантская, не больше. Поначалу, говорят, не брился, а теперь повеселел, анекдоты рассказывает. Немного человеку надо.

Командующий молчал, пожевывая мундштук папиросы.

– Отдать бы его в ученики к Левину, – сказал он погодя. – Да ведь только этому не научишься. Тут секрет какой-то, какая-то сила. Детство у него, что ли, было тяжелое?

– Да, очень, – сказал Мордвинов, – очень. И детство и юность. Его никто не подымал, он сам прорвался.

– Наше поколение это понимает, – раздумывая, ответил командующий, – очень понимает. Верите ли, до сих пор – проснусь, увижу китель свой на стуле и подумаю: это что за генеральский погон? Ведь мой-то старик… э, да что говорить, – махнул он рукою. И спросил:-А вы, Сергей Петрович, из кого?

– Вроде вас, – ответил Мордвинов.

Василий Мефодиевич молчал. Трудно гудя, прошла еще одна армада машин.

– Это откуда же они идут? – спросил Левин.

– Большой был удар, – ответил Дорош. – И по базам ихним, и по кораблям, и по гарнизону. Они всю свою авиацию подняли, и совершенно без всякого толку. Была тут такая воздушная группировка – "Великая Германия". Так теперь ее нету. Одни слезы остались.

Дорош открыл окно. Было еще холодно, но уже сильно пахло весною и с залива несло запахом водорослей и сыростью.

– Весна! – сказал Дорош.

– Неверная тут весна, – ответил Левин, – нынче тепло, а завтра начнутся заряды, пойдет мокрый снег, все закрутит и завертит. Ну ее, эту весну!

Они помолчали, покурили. Потом Левин вдруг сказал:

– Очень, знаете ли, хочется дожить до дня победы. Просто необходимо дожить.

И засмеялся.

Когда Дорош ушел, он велел без дела никому не входить и занялся своей тетрадью. Вынул из кошелька новое перо, разложил промокашку, какие-то заношенные в карманах записки и, протерев очки, засел за работу. Часа через два к нему постучала Анжелика.

– Что случилось? – спросил он.

– Товарищ полковник Харламов звонил, – сказала Днжелика, – просил лично меня начать подготовку к операции.

– К какой операции? – сердито спросил Александр Маркович.

– Да ну к вашей операции, – ответила Анжелика, – разве стала бы я вас беспокоить! Это ведь дней пять протянется.

– Ну хорошо, хорошо, идите, – сказал он, – я поработаю и вас позову. Мне сейчас некогда. Идите, дорогая, идите!

И запер за нею дверь на ключ.

Но работать ему все-таки не дали. Пришел Мордвинов, сказал, что хочет есть, и долго ел свою любимую жареную картошку с огурцами. Потом подмигнул и спросил:

– Боитесь оперироваться?

– Я с ума сойду от этой чуткости, – сказал Левин. – Все меня окружают вниманием и заботой. А у меня есть работа и она не ждет.

– Это намек? – спросил Мордвинов.

Левин запер свою тетрадь в стол и сказал, что генералу он никогда бы не решился так намекать. Они посмеялись, и Мордвинов подробно рассказал Левину о сегодняшнем сражении. Потом говорили насчет того, как будет развиваться дальнейшее наступление и когда же наступит день победы.

– Знаете, у меня такое чувство, – сказал Мордвинов, – что нынче об этом говорят решительно все и решительно везде. Вчера точно так же мы толковали весь вечер с Харламовым. Невозможно не говорить. Кстати, оперировать вас будет именно он. Вы не возражаете?

Левин сказал, что не возражает, и проводил Мордвинова, как обычно, до пирса.

– А насчет доклада вашего всюду шум, – сказал Мордвинов. – Понравился нашим лекарям. Это нынче общее направление для всех наших хирургов. У вас теперь много последователей, знаете? В самых маленьких медицинских пунктах у вас есть последователи. Ну, до свидания. Навещу вас, когда будете лежать!