Дорогой мой человек - Герман Юрий Павлович - Страница 82

Открыв конференцию, Харламов сделал короткое сообщение о целях и задачах нынешнего краткосрочного сбора, и, слушая его, Володя вдруг подумал о том, как многим нашим привычным ораторам из породы говорильщиков на общие темы следует поучиться у врачей их скромному лаконизму, простоте и ясности мысли. А ведь Алексей Александрович излагал не вычитанные им чужие мысли, а собственные размышления, родившиеся у него в результате длительных наблюдений и выводов, которые он, в свою очередь, сделал из этих своих собственных наблюдений.

За Харламовым слово получил Шапиро. Это был молодой парень, кудлатый и от смущения сердитый. Он полностью уложился в десятиминутный регламент, показал троих раненых и в заключение быстро сбросил китель и на себе самом продемонстрировал отлично зажившую в результате наложения первичного шва рану. В зале засмеялись и зааплодировали, кудлатый капитан, не попадая руками в рукава кителя, оделся и стремительно убежал в дебри цветущего сада испанского гранда. А маленький Харламов, проводив его взглядом своих суровых глазок, произнес значительно:

– Считаю нелишним отметить, что доктор Шапиро, едва начав ходить после ранения, пробрался в нашу операционную, где с пользой употребил невольный досуг, помогая нам и учась тому, чему не доучился в мирное время.

В зале вновь зааплодировали, а Ашхен сказала Володе:

– Славный мальчишка этот Сеня. Из тех, которые и в старости похожи на студентов.

Она была в размягченном, немножко даже восторженном состоянии – Ашхен Ованесовна, ей все нынче нравилось, и, оглядывая в свое пенсне докторов, их выутюженные кителя и брюки, их начищенные ботинки, их погоны с чашами и змеями, она говорила Володе в перерыве:

– Вы хорошо делаете, что пишете в ваш блокнот. Здесь необыкновенно много полезного. Тут все от жизни, все от нашей повседневности. Я не люблю красивые слова, но поверьте, Володечка, моему опыту, главный движитель нашего ремесла в военное время – такие конференции. Здесь действительно понятно, что такое армия наших советских медиков, какая это сила, какая мощь! И подождите, здесь еще наступит накал страстей, будет очень, очень интересно. И как светло, как красиво, как празднично!

Глаза у Оганян блестели, она кашляла, и Володя частенько с беспокойством на нее поглядывал. У буфета, где по специальным талончикам продавали бутерброды с какой-то загадочной мастикой и отпускали чай б/с, то есть без сахара, Устименко вплотную столкнулся с полковником Мордвиновым, который что-то весело и громко рассказывал двум докторшам. Их Володя не узнал, они стояли к нему спиной, и только позже, когда обратился к начсанупру, увидел Веру Николаевну Вересову, которая стояла у трюмо и расстегивала кобуру пистолета, чтобы достать оттуда губную помаду. Все докторши носили пудру и помаду в кобурах.

– Так я слушаю вас, майор, – неприязненно сказал Мордвинов, который терпеть не мог, если с ним заговаривали о служебных делах в неслужебное время. – Что же вы хотите?

– Оганян и Бакунину необходимо перевести в более сносные условия, повторил Устименко. – Обе они старые женщины, Зинаиду Михайловну замучил радикулит, Ашхен Ованесовна не вылезает из простуд.

– Они вас уполномочили говорить со мной?

– Нет, не они, – несколько смешался Володя, – но вы должны понять…

– Оганян и Бакунина служат в сто двадцать шестом по собственному желанию, – жестко и твердо сказал Мордвинов. – Их никто не принуждал и не принуждает. Пусть каждая напишет рапорт, и мы удовлетворим их желание. Вам ясно, майор?

– Нет, – упрямо наклоняя лобастую голову, ответил Володя. – Они не напишут рапорта. Они, как огромное большинство наших военнослужащих, не считают возможным обращаться к начальству с вопросами улучшения их быта.

– Послушайте, – раздражаясь и отыскивая глазами Вересову и другую докторшу, сказал Мордвинов, – послушайте, майор. Обе ваши начальницы вполне удовлетворены своей работой. У них нет к нам никаких претензий. Обе они пользуются непререкаемым авторитетом, отмечены правительственными наградами, повышены в званиях. О них пишут в газетах. Что же касается вашего медсанбата, то есть у нас госпитали, в которых все оборудовано иуда элементарнее, чем в вашем сто двадцать шестом.

– Вы должны в приказном порядке перевести Оганян и Бакунину.

Мордвинов прищурился.

– А еще какие будут распоряжения?

– Я не распоряжаюсь, – глядя в надменные и иронически-властные глаза начсанупра, произнес Володя. – Я убежден…

– У меня все! – оборвал Устименку Мордвинов и повернулся к нему широкой спиной.

– А у меня не все, – бледнея от ярости и шагая следом за Мордвиновым, сказал в эту широкую и, наверное, очень сильную спину Устименко. – Я в ближайшее время обращусь к командующему флотом…

– Хоть к господу богу, – ответил, не оборачиваясь, Мордвинов и свернул к вестибюлю, где курила Вересова. – Вера Николаевна! – окликнул он ее.

Но она уже увидела Володю и легким, скользящим, быстрым шагом, обойдя Мордвинова, бросилась к Устименке.

– И не смотрит! – сказала она, протягивая ему обе руки. – И не глядит! Глаза бешеные, сам взъерошенный. Что это с вами, Владимир Афанасьевич? Это вы, полковник, его обидели?

– Он сам всякого обидит, – рокочущим басом старого и умелого дамского угодника отбился Мордвинов. – Он сам хоть кого до слез доведет. Собрался на меня командующему жаловаться, вы слышали что-либо подобное, Вера Николаевна? Слышали?

Она усмехнулась.

– И пожалуется, – услышал Володя ее ровный голос. Она властно вела его под руку, с другой стороны шел Мордвинов. – И непременно пожалуется. Причем он прав, хоть я и не знаю сути ваших распрей. Этот человек не бывает неправ.

Теперь улыбнулся Мордвинов.

– Даже так?

– Именно так, Вы помните, товарищ полковник, когда я обратилась к вам с просьбой насчет Владимира Афанасьевича, – вы ведь отнеслись к этому иронически? А сегодня перед началом конференции что вы мне сказали? Ну что? Кстати, без всякого повода с моей стороны…

Начсанупр молчал.

– Вы сказали: такой хирург нужен на главной базе. Вы сказали: это точка зрения самого Харламова. Так?

Мордвинов слегка обогнал Вересову, на ходу повернулся и остановился перед Володей.

– Теперь вам понятно, почему я не могу оголить сто двадцать шестой? спросил он Володю. – Или все еще непонятно? Приказ о вашем переводе будет подписан на этих днях.

– Приказ не будет подписан! – холодно ответил Устименко.

– То есть как это?

– Очень просто: я ведь вас предупредил, что обращусь к командующему!

– Владимир Афанасьевич! – с мягкой укоризной прервала его Вера. – Но если…

Он не дослушал. Сердито вздернув голову, он ушел от них – и от Веры Николаевны, и от начальства. Командующий не даст в обиду старух, недаром Этого человека так любили на флоте. Разумеется, он наживет себе неприятности, но к адмиралу прорвется, тем более что, по слухам, к нему не так уж трудно попасть. И он попадет!

– Вы скушали этот бутерброд? – спросила Ашхен, когда Володя сел с ней рядом. – Я думала, что это с гуталином, а там китовина.

– Что? – быстро спросил Володя.

– Это из кита, – сказала Оганян. – Говорят, очень полезно. И как мило, что есть буфетик. Все-таки молодчина Мордвинов, умеет развернуться… Кстати, вы заметили, что от всех решительно пахнет духами «Ландыш»?

– Заметил.

– Тоже Мордвинов. Перед началом конференции, с утра, тут был открыт киоск Военфлотторга. На каждый пригласительный билет можно было получить флакончик этих духов, два подворотничка и лезвия для бритв. Но мы опоздали. Мы всегда с вами опаздываем, Володечка! И теперь от всех пахнет ландышем, а от нас нет. И Зиночке я не привезу гостинец.

– Ничего, достанем! – угрюмо пообещал Володя.

После перерыва, когда президиум начал занимать свои места за столом под сенью цветущих испанских деревьев, вдруг раздались аплодисменты. Оказалось – приехали армейцы из соседствующих с флотом сухопутных частей. И теперь в саду гранда сидели не только флотские врачи в синих кителях, но и армейские медики – в гимнастерках защитного цвета и в тяжелых высоких сапогах.