Дорогой мой человек - Герман Юрий Павлович - Страница 77

Поправляйся и набирайся сил.

Целую тебя, всегда твой

Родион Степанов ".

Письмо третье

"Тетечка моя, тетка!

Судя по твоему снисходительно-ироническому письму, ты меня простила. А тебе ведь еще неизвестно, что когда меня выписали, я заходил к тебе в третий корпус, но у вас там происходил какой-то обход с профессорами, и я не был допущен. Время же поджимало, как выражаются ораторы. Да и боялся я, что меня загребут и засадят обратно, ушел ведь твой племянник из госпиталя, что называется, «оставаясь под подозрением». Только, пожалуйста, не волнуйся – я здоров и чувствую себя превосходно.

Рад, если Варварина личная жизнь наладится. Писать же ей по этому поводу не собираюсь. Ну, Козырев так Козырев. Я тут совершенно ни при чем. Что она молодец – я это всегда знал и нисколько в ее человеческих качествах не сомневался, а что судьбы наши разошлись – тут никуда, тетка, не денешься. Конечно, виноват только я, никто больше, но ведь я не собираюсь никого винить. Так что давай поставим на этом вопросе точку. И возвращаться к тому, что решено раз навсегда, не будем.

Теперь прочитай, как меня тут встретило мое начальство – майор м.с. Оганян Ашхен Ованесовна. Если хочешь ее себе представить – вспомни обличье нормальной бабы-Яги; она, кстати, сама знает, что похожа на Ягу, и даже посильно этим кокетничает.

Являюсь.

– Капитан медицинской службы Устименко?

– Так точно.

– Владимир Афанасьевич?

– Совершенно верно.

– Повесть Чехова «Ионыч» читали?

– Читал.

– Такие доктора случаются и в наше время, вы не находите?

– Не нахожу.

– Конечно, они не столь откровенные стяжатели и свой цинизм держат при себе, но они есть. И тактика у них другая, и стратегия. В войне у них, по-моему, первая и главная цель – выжить.

– Не знаю таких, – сказал я.

– Они используют протекции…

– Для чего?

– Чтобы выжить!

Такой дурацкий разговор велся довольно долго. Наконец я высказался в том смысле, что Ионыч – исчезнувшая особь, невозможная в нашем обществе.

– Невозможная? – осведомилась Ашхен.

И нацелила на меня свое пенсне, с которым управляется, как со спаренным пулеметом.

– Невозможная? И вы это утверждаете? Вы, из-за которого меня, старую женщину, вызвал к себе начсанупр Мордвинов и дал мне понять, что некие инстанции заинтересованы в том, чтобы вы – Устименко – были бы довольны мною. Вы, который…

Представляешь себе, тетечка, что со мной произошло?

Наверное, со мной сделалось то самое, что покойный Пров Яковлевич Полунин довольно точно классифицировал как «куриную истерику». Не помню сейчас совершенно, что я орал, одно только помню достоверно, что старуха номер два – Зинаида Михайловна Бакунина, наш терапевт, – проснулась за своей перегородкой и принесла мне ложку брому. Теперь тебе, надеюсь, понятно, что всю эту пакость с протекцией мне и подстроила та самая очень красивая Вера Николаевна Вересова, о которой тебе в свое время написал Родион Мефодиевич. Эту самую Веру я еще не имел чести видеть здесь, она тут на нашем флоте, а уж когда увижу, то поговорю! Побеседую по душам!

А пока что (ты не можешь меня не понять, тетка) мне пришлось и приходится каждым своим шагом доказывать старухам, что я не будущий Ионыч, не Остап Бендер и, как любит говорить твой муж, порядочный человек. Это нелегкая работа. Вообще, доказывать, что ты не ты, всегда мучительно, а тут просто ужасно, еще зная, каковы мои начальницы.

Теперь – какие же они?

Ашхен – главная начальница – очень суха в обращении, строга, неразговорчива, но за этой официальностью и корректной жесткостью, за пенсне, которое она, придерживая пальцами, нацеливает на собеседника, за отрывистой речью и совершенно мужскими манерами только тупой дурак может ухитриться не разглядеть сердце, исполненное отзывчивости и подлинной доброты, сердце врача, извини, тетка, милостью божьей, такое, как у Н.Е.Богословского или у покойного И.Д.Постникова.

Одна как перст во всем мире, волею судьбы старая дева, не имевшая никогда ни мужа, ни ребенка, она никогда не знала, да и сейчас, в старости, не знает, что значит жить для себя, и хоть ни от кого не требует никакой самоотреченности, тем не менее никто не может работать у нее плохо или средне, во всяком случае ниже своих возможностей. С людьми, работающими за страх, а не за совесть, моя старуха номер один абсолютно безжалостна и беспощадна. Тех же, кто работает, не жалея своих сил, Ашхен не замечает, считая, что только такой труд и есть норма, и иногда говорит не без злорадства, что нынче война, и профсоюзный колдоговор о восьмичасовом рабочем дне недействителен.

А старуха номер два – кротчайшее и милейшее существо, маленькая, сухонькая, отличный, кстати, терапевт, но совершенно в себе неуверенный, такой, что все диагнозы ставит в форме вопросительной, обожающая Ашхен Ованесовну, с которой ее свела судьба еще в годы гражданской войны на каком-то бронепоезде, где Зинаида отчаянно влюбилась в начальника или командира, о чем Ашхен вспоминает и поныне, говоря загадочно:

– Твое известное безрассудство, Зиночка!

Тем не менее у Зиночки на пальце обручальное кольцо. И она краснеет, как краснеет, тетечка!

Ашхен мне про нее рассказала так:

– Зиночка была очень бедной и всегда голодной, всегда! А ее отец действительный тайный советник – проклял Зиночку, и, когда она привела свою угрозу в исполнение и убежала учиться, этот тайный даже истребовал ее через полицию. Но она убежала во второй раз, и не для того, чтобы стать знаменитостью и прославиться, нет, у нее и данных для этого не было, она только хотела приносить пользу людям. И прямо из Сорбонны приехала в Мордовию – земским врачом. Урядник говорил ей «ты», потому что она была под надзором, мужики лечили люэс у знахаря, и у Зиночки не было дров, чтобы натопить избу. И никакой протекции, как например у вас, Владимир Афанасьевич! Решительно никакой…

Понимаешь, тетка, каково мне все это было выслушивать? И снова Ионыч. Например, такая беседа:

Ашхен: – И вы продолжаете настаивать на том, что Ионычи у нас не существуют?

Я: – Продолжаю.

Зинаида: – Вы очень упрямы, Владимир Афанасьевич!

Ашхен: – Если желать блага нашему советскому обществу, то не надо делать ему реверансы и льстить. Ионычи существуют. Чехов был на редкость хорошим доктором и умел видеть вперед. Например, вы – молодой Ионыч.

Я: – Опять Ионыч?

Зинаида: – Посмотрите-ка на этого молодого человека. Он даже удивлен!

Ашхен: – Сколько сейчас времени?

Я: – Виноват, проспал! Но я…

Ашхен: – Как я предполагаю, Зиночка, Ионыч, наверное, тоже начинал свое скатывание по наклонной плоскости с того, что опаздывал к себе в больницу. У него там не было реальных интересов, у него вообще не было никаких интересов, он лишь развлекал себя, подсчитывая ассигнации…

Зинаида: – Стриг купоны…

Я: – Не понимаю, какая связь между моим опозданием и стрижкой купонов…

Ашхен: – И в каком вы виде, капитан Устименко. На вас стыдно смотреть. Вы не удосужились побриться. На вас жеваный китель, жеваный и пережеванный. И неужели вы не можете даже почистить ваши башмаки?

Я (в очередной хвастливой, развязной, отвратительной, в общем не свойственной мне, но все-таки в куриной истерике): – Ну хорошо, я всем плох. Я Ионыч, попавший к вам по протекции. Моя главная идея – выжить. Так слушайте теперь, в какую передрягу я попал…

Ашхен: – Ты слышишь, Зиночка, он, оказывается, попал в передрягу!..

Зинаида: – Все-таки, может быть, мы выслушаем его, Ашхен. Он очень уж нервничает. И посмотри, какой он бледный. Даже немножко синюшный…

Я: – Я не нуждаюсь в вашей жалости. Вы сами отправили меня вечером в полковой пункт, и именно там…

Дальше я рассказываю, что было именно там.

Это небезынтересная история, тетка.

Представляешь – идет группа наших матросов из морской пехоты. Среди них раненый, но бодренький, шагает сам, без всякой помощи, и громко покрикивает: