Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей) - Гергенрёдер Игорь - Страница 35

Гость прыгнул к окошку. Меж могил бежали преследователи. Выбив стекло стволом, стрельнул несколько раз: люди залегли. Он отцепил от пояса пятифунтовую, повышенной взрывоубойности, гранату Новицкого, широко размахнулся, превозмогая боль от ранения, метнул в окно. Рвануло за могилами, но в домишке посыпалась с потолка извёстка.

– У меня дед и бабка! – проорал Пудовочкин, не высовываясь наружу. – Станете ломиться, себя и их взорву! На мне ещё четыре гранаты. – Дико захохотал.

Старуха стала молиться, сильно дёргая головой. Гость сидел на полу сбоку от окошка, раскинув громадные ножищи, привалившись спиной к стене. Казакин под мышкой набряк кровью. Дрожащие ноздри, какие-то по-детски испуганно-озорные, любопытствующие глаза.

– Неуж, – вырвалось у него, – помирать? Ой, неохота!

– А ты убитым тобой пожалься, – отчётливо прошептал Ярулкин.

Гигант приподнялся с пола.

– Ты чего, хрен, из ума выжил? – с жадностью вглядывался в старика. – Тебе не страшно?

– Ты есть мерзость, – с выражением жути выговорил Ярулкин, отодвигаясь вместе с табуреткой. Голос дребезжал, вопреки смыслу звучал ласково: – Как тебе не околеть? Околеешь: теперь тебе никуда...

Пудовочкин подбросился так, что доски пола затрещали под сапожищами, занёс правую руку – и взмыкнул от боли. Огромная пятерня застыла над лысой головой Ярулкина. Казалось, ручища скомкает череп, точно картонный. Но надобна ещё жизнь человечка...

– У-уу, сторож мертвячий! – Пальцы скребнули стариковскую голову, сжались в кулак.

Опять рванулся к окошку, дважды стрельнул в сторону залёгших за могилами, присел на пол.

– Чего так злобисся, сыч заковыристый? Твоего внука, што ли, списал?

Ярулкин ответил тихо, тоном угодливости:

– Внуки мои проживают в Сызрани, а на тебя я восстаю за обчество. Ты – зверь геенны. Убивал без вины и убитых не давал по-людски хоронить. Радуюся я, что теперь околеешь, хотя и в моём дому.

На этот раз Пудовочкин слушал как бы покорно, когда сторож договорил – утробно, с рыком гоготнул, сказал с радостной торжественностью:

– Твоё обчество сейчас развалюшку твою зажжёт! Ничего умней они не придумают. Я-то без боли себя застрелю, а ты с бабкой твоей пожаритесь неспешно, как два хорька в угольях. Ой, задушевно порадуесся...

Старуха тонко вскрикнула, упала на колени перед иконами. Пудовочкин сладко рассмеялся:

– Боль-то от огня – о-оо, какая... поди-ка потерпи её! Чай, не минуту, не две, хе-хе-хе...

Вдруг он расправил саженные плечи, глядя на Ярулкина с демонстративной гадливостью:

– Или надеесся, за вас, двух клопов, они мою жизнь уступят? Да они полста таких, как вы, да ещё двадцать малолеток спалят, лишь бы у меня жизнь взять! Да что им отец родной и хоть кто, когда есть я!

29

Домишко окружили. Атакующие лежали за могилами, держась от избы саженях в тридцати. На кладбище всё прибывали люди, но поручик Кумоваев приказал задерживать их в отдалении: Пудовочкин поминутно стрелял из окон.

К поручику подобрались Усольщиков и Бутуйсов, сообщили, что с отрядом, кажется, покончено; всё дело заняло чуть более получаса.

– Значит, остался один главный, – заключил поручик. – Я ждал вас, господа, чтобы посоветоваться. – Он уже знал, что капитан Толубинов и Бесперстов погибли. – Придётся зажигать домик. Мерзавец уже убил бондаря Данкова, троих ранил. Банщик Бортников умирает от осколков его гранаты.

– А как же сторож с женой? – спросил Усольщиков. – Живы ли?

– Пожалуй, проверим. – Бутуйсов выглянул из-за могильного бугра, крикнул: – Эй, сударь! Заложники невредимы?

Пудовочкин сгрёб бабу, высунул в окошко чуть не до пояса.

– А-ай, не дави! – истошно кричала та. – Ай-ай, помираю!

Минуту спустя из окошка высунулась голова Ярулкина.

– Я дозволяю...

– Не слышно! – крикнул Бутуйсов.

– Дозволяю, – слабо кричал старик, – и отдаю... этого... жизнь, чтоб околел Пудовкин! Не поминайте лихом! И ещё от меня прошенье: пускай отец Питирим отслужит за счёт обчества по три молебна... за меня и старуху... по три!

– Сделаем, милый! – хрипло прокричал Усольщиков, у него хлынули слёзы.

Пудовочкин отдёрнул сторожа от окна.

– А это, хрыч, чтоб фамилие не путал! – шлёпнул старика левой ладонью по уху. У того из носу брызнула кровь. Свалился на месте.

30

Несколько человек лежат за большим надгробным камнем.

– Как хотите, господа, а жечь избу нельзя! – прочувствованно сказал Усольщиков.

Поручик смотрел с досадой:

– Атаковать? Он ещё не менее двоих подстрелит, швырнёт гранаты, а стариков всё равно убьёт! Надо стрелять по окнам, под прикрытием огня – к домику. Бросить на него факела. Как военный заявляю: иначе никак!

– Э-эх, – тяжело вздохнул Усольщиков, – был бы жив капитан Толубинов, сказал бы, что делать: и как военный, и как русский человек.

Поручик в ярости привстал с земли:

– А я не р-русский?

– Русский, господин Кумоваев, безвинных живьём не пожжёт! Да прилягте вы! – Дюжий купец с силой придавил поручика к земле.

Тот поперхнулся злым смехом:

– А как же Пудовочкин? Тоже нерусский? Или, скажете, не жёг ещё безвинных, а только... к-хм, шлёпал?

– Русский он. И большинство его отрядников – тоже. Я не возражаю. Но они – про-оклятые! Они отдалися, они – потерянные. Это уметь надо пости-игнуть, тут – тайна...

– Ах, тайна! – Олег Кумоваев отвернулся.

Усольщиков, остыв, предложил мирным тоном:

– А не отпустить его к лешему? Взамен стариков?

– Как это исполнить? – сдерживаясь, спросил поручик.

– Пусть берёт сторожа с женой, идёт с ними к лесу. Мы будем приглядывать с отдаленья. У леса подойду к нему безоружный, с конём: скачи, подлец!

– Ускачет! – офицер усмехнулся. – А на прощанье вас и стариков пристрелит.

– Совершенно-с так оно и будет, – заверил Василий Уваровский.

– Ах, цар-рица немецкая, яп-понский городовой! – смятенно воскликнул Усольщиков. – Ну не может того быть, чтобы нельзя было не жечь стариков!

Поручик старался придать лицу безразличие.

– Вам угодно выставлять меня извергом, а я вам объясняю: как только они попали ему в руки, они – уже мёртвые. Мы ничем не можем им помочь, как не можем воскресить тех, кого он убил раньше!

– Вот что, господа, – произнёс до того молчавший Бутуйсов, – предложу-ка я себя в заложники. Знаю, знаю, что вы скажете: он и меня возьмёт, и их не отпустит. Ну и пусть! Пронесу револьвер или хоть ножичек, улучу момент – и...

– Никогда-с! – возразил Уваровский. – Он вас без поднятых рук не подпустит. А как войдёте – обыщет.

– Если уж так, – энергично заявил Усольщиков, – то лучше я пойду! Всё ж таки, Борис Алексеич, – с дружественной мягкостью обращался он к бывшему приставу, – я немного помоложе и посильнее вас.

Подполз на четвереньках доктор Зверянский.

– Раненых перевязал, – сообщил он, – их домой унесли. А несчастному Бортникову я впрыснул морфий: разорваны кишечник, печень... Ну, а вы, господа: когда берём негодяя?

Ему объяснили. Доктора тотчас объяло воодушевление:

– Пойду я! От моего постояльца-комиссара, господа, я знаю: этот мерзавец охотно показывается врачам, беспокоится о здоровье.

– Пойдёте – и что? – спросил поручик с тоскливой иронией.

– Дам ему пилюлю, отвлеку его, а тут вы подберётесь...

– Шутка-с! – обронил Уваровский. – Не станет он сейчас брать пилюли-с. Не то время.

Остальные поддержали приказчика.

– Но другому он тем более не доверится! – доктор вдруг вскочил на могильный холмик, встал во весь рост: – Господин Пудовочкин! Я – врач! Вам нужен врач?

Пудовочкин мгновенно навёл винтовку.

31

Каждое движение правой руки стоило боли. Он прицеливался, скрипя зубами. Боль пульсировала под мышкой, отдавалась в локтевой сустав.

– Впустите меня! – крикнул Зверянский.