Дайте руку королю - Гергенрёдер Игорь - Страница 1

Игорь Гергенрёдер

Дайте руку королю

То, что вы прочитаете, пережито лично мною, Игорем Гергенредером. Меня легко узнать в одном из героев. Все написанное – правда.

Я там был. Так было.

1

Трое (младшему из них всего семь лет!) подготовили убийство, поразительнейшее по способу.

До чего же ненавидели они эту мразь! Ноздрястая безобразная, гадкая харя! Мускулистый торс, руки, что расшвыряют троих, как котят. Любому из них свернут шею.

Но не только перед ним бессильны они. Их предназначили умирать в мучениях…

…Эта история началась 1 июля 1958 в Центральном ордена Трудового Красного Знамени научно-исследовательском институте ортопедии и протезостроения, в Москве.

На клеенчатой кушетке в душевой сидел шестилетний голый мальчик. И ждал мать. Она вышла на минутку. Так она сказала. Дверь откроется. «Ну вот и я! – скажет мать. – А ты уж боялся, я не приду? Тебя бросила?» И он рассмеется. Они с матерью будут смеяться, смеяться!..

Пол в душевой из желтых квадратиков, а стены из белых. На загнутую наверху трубку надета шляпка в дырочках: трубка со шляпкой похожа на подсолнух. Из дырочек выскакивает вода. Вода падает, падает – и об пол! звук – как будто бьют по щекам.

Подсолнух называется душ.

Дверь открылась, но только вошла не мама, а толстая тетка. Кинула ему полотенце, велела надеть пижаму.

– А где мама?

– Мама тю-тю! – тетка помахала рукой.

Он уронил пижаму, оперся на клюшку, чтобы встать: клюшка скользнула по желтым квадратикам… чуть не растянулся!.. Схватился за трубу. Труба скользкая-скользкая. Как обслюнявленная.

– Не догонишь, догоняльщик!

Пройдет время, и он постарается убить Сашку-короля. А сейчас и не думает, что тот рядом.

Дверь опять открылась, и он хотел толкнуть тетку, пойти навстречу маме… Но это зашел низкий дядька в синем халате: широкий, как комод.

– Вчерась тута краны менял и часы оставил. Ищу, ищу, думал – сперли. Опосля нашлись. Если б сперли, я б вам спер!

– Чужого не берем. Мы свово не даем и чужого не берем, – сказала тетка. На ней халат белый, не как на дядьке.

– Уходите? – спросил дядька. – А я помоюся тута. Мочалка есть?

– Свою надо иметь.

– Институт – без мочалки! Тьфу! – дядька плюнул в дыру с решеткой, куда утекала вода.

Тетка надевала на него пижаму, а он глядел, какая у дядьки большая лысина и как на нее попадают брызги и блестят. И думал, что мама где-то рядом тут и все равно придет, хоть тетка и сказала: – Тю-тю! – А та взяла и повела его из душевой мимо уборной, откуда пахло хлоркой, а возле дверей стояли ведра, полные мусора, в одном ведре на мусоре блестела совсем целая хорошая слива. Они попали в коридор, там стены зеленые-зеленые, как зеленка на марле, а пол из дощечек, похожих на шоколадные плитки. Клюшка стукала по ним: дук… дук… а впереди далеко виднелась дверка…

2

Когда они подошли к ней, она оказалась здоровенной дверью, и за нею была комната: в ней кровать и тумбочка, кровать и тумбочка… И здоровенное окно.

А человека там только три. Один был мальчик и лежал на дальней койке. Две девчонки стояли возле коек близко к двери. На койках подушки похожи на поросячьи головы. Углы у подушек торчат, как у поросят уши. Он вспомнил – но только как-то плохо вспоминалось, потому что было давно-давно и он тогда был, как папа говорит, совсем клоп – он уже лежал в такой комнате, она называется палата. Они с мамой лежали там. Вместе с мамой…

А сейчас две девчонки подошли к нему. У одной голова золотистая, как серединка ромашки, а рука обвязана бинтом и подвешена к шее. Другая девчонка в пижаме, которая ей велика.

– Хочешь со мной рядом лежать? – спросила его девчонка с золотистой головой, и он вдруг понял – это мальчик. Просто волосы длинные и с завитками, как у девчонок.

– Это Владик, – сказала про золотистого девчонка в пижаме, которая ей велика. Она и правда была девчонка.

– Ты принесешь мне бабочку? – спросил его мальчишка с дальней койки. – Или стрекозу, ладно?

Глаза у мальчишки удивленно-удивленно раскрыты. «Будто увидал какого-нибудь Кота в Сапогах!» – подумалось про него.

– Это Проша. Ты не думай, он не на тебя, он всегда так смотрит, – объяснила девчонка. – Он стрекоз любит. Только они не залетают сюда.

– А он все ждет! – золотистый Владик засмеялся. – До окна не дойдет. А то б увидал, как высоко мы!

– Ну и что, – сказала девчонка.

И Проша сказал:

– Да.

А Владик запел:

Эта песенка вдруг вспомнится, когда он придумает, как убить Сашку-короля. Но то будет еще нескоро – кончится лето, зима пройдет… Он целый год проживет в Королевстве Поли. И у него будет прозвище – Скрип.

3

– Когда залетят если, – Проша сказал ему, и он понял, что это, наверно, про стрекоз, – тогда поймай мне, ладно?

Он кивнул, лег на койку. Какие там ему стрекозы!.. Вот если б выйти, спуститься по лестнице, убежать! Вокзал – поездов много-много. Они стоят в ряд под высоченной крышей, собрались уезжать отсюда назад, потому что тут рельсы кончаются…

Он с матерью ехал сюда от дома целый день и ночь. Отец подал его матери в вагон, сказал:

– Вернешься – куплю тебе щенка. Только не реви – не расстраивай маму.

Он вытер кулаком слезы, спросил:

– Волкодава?

– Волкодава. Настоящего!

А мать:

– Мы скоро-скоро назад! Покажемся врачам – и сейчас же…

Паровоз вдруг выкинул пар, ужасающе взревел – он дернулся, как юла, когда у нее кончается заводка, и затрясся. Он всегда трясется, когда ревут паровозы. Разве что-то может напугать так, как паровоз?

Отец пошел рядом с вагоном, но пассажиры в тамбуре заслоняли голову отца, и он видел только желтые отцовские брюки. Вдруг подумал, что никогда у других дядек не видал таких желтых, хороших-хороших, таких отцовских-отцовских брюк, которые вот сейчас, вот-вот пропадут из виду… И взял и спросил мать, почему ни у кого нет таких брюк? Пассажиры засмеялись, а мать сказала:

– Господи, да им сто лет! Это чесуча.

Вот бы опять быть в поезде – и чтоб поезд несся домой! И под вагоном стучало: ту-да! ту-да! ту-да!.. Отец встречает – уж не провожает, а встречает! Встречает его в своих желтых брюках! В сандалиях, которые никогда не застегивает, и застежки на ходу позвякивают. Отец берет его на руки, несет по перекидному мосту, под которым далеко внизу протянулись блестящие рельсы. Несет по улице, где грязные лужи, а в сторону отбегают, поджав хвост, бродячие собаки. Отец вносит его во двор, там растет низенькая травка, проложены дорожки из камней. С крыльца дома навстречу – бабушка.

Протянет к нему руки, у нее, как всегда, упадут очки, и она воскликнет, будто о чем-то желанном:

– О, опять треснули!

Как щиплет глаза! Он отвернулся к стенке, к темно-серой гладкой противной стенке, она одна только и есть перед глазами. Плюет в нее: «Н-на-а тебе! Н-на!»

– Тебе влетит, – шепчет девчонка. – А меня зовут Ия. Сколько тебе лет?

Он сказал.

– Хо! Я на три года старше! А Владик – только на два. А Проша – на один.

– Ф-фу, уже кашу несут! – Владик морщится.

Слезы, проклятые слезы! Каша никак не пролезает в горло. Владик машет на него рукой:

– Смотрите, смотрите – сам есть не умеет! Маленький, маленький!

Дома сейчас тоже ужин. Бабушка накрывает на стол. Перед высоким стулом с кожаной подушкой она не поставит чашку. Бабушка снимет очки, будет долго протирать их платком и глядеть, глядеть на пустой стул.