Близнецы в мимолетности - Гергенрёдер Игорь - Страница 7

— Я видел, они мимо нашего дома протопали, — сказал Ад и энергично отмахнулся от мухи, облепленной губительными, без сомнения, бациллами. — Генка и к нам заходил: может, ночью я или отец рыбачили? Ему рыба нужна.

— Рыба? — сказал я, маскируя интерес недоумением.

— Говорит, надо, чтоб была большая — килограмма на полтора — и чтоб ещё трепыхалась. Сам он всю ночь рыбачил — такой не попалось.

«Дед повёл его к знакомым рыбакам», — подумал я. Засосало под ложечкой: то, что замыслил Филёный, переставало быть загадкой. Почему я не умею, как он, наметить определённый подходец к цели?.. «Потому что не страдаю от страсти завладеть призом и у меня не текут слюнки! — сказал я себе, дабы почувствовать себя лучше. — Я не ищу, чем бы отличиться, и вообще не участвую в этом соревновании. А на лодку смотрю потому, что знаю, как легко она переворачивается».

Старков, лениво придерживая вёсла, подался к Нинель, которая сидела перед ним, слегка отклоняясь к корме. Он говорил что-то, она, накренив плоскодонку, протянула руку за низенький борт и стала купать ладошку в воде.

— Ну-ну, корыто, не подведи, — прошептал я. — А этот мудак расп...дился и крена не видит!

— Ему же хуже. Она как будет тонуть — вцепится в него и с собой утянет, — сказал Ад с презрением к Старкову, неспособному предусмотреть очевидное.

Я выразил моё бессилие чем-либо помочь Нинель:

— Он ей пудрит мозги сахарной пудрой, а она нежится.

— Перед смертью, — добавил с суровой прямотой Ад.

Вокруг нас витали обрывки разговоров — на пляже было людно. Слух цепляло одно, другое... Кто-то многоопытный рассудительно изрёк:

— Лучше, когда женщина сама выбирает позу.

«Глубокая мысль!» — отреагировал я высокомерной усмешкой или, во всяком случае, желанием, чтобы такой она оказалась. Сам я покамест знал только одну женщину и в одной позе — совпавшей в точности с той, которую я чаще всего и представлял. Ксюша Пантюшина, приведённая мною тайком от домашних в сарай, без ужимок легла на матрац, глядя на меня с откровенным ожиданием грехотворницы. Девушка училась у нас в техникуме, но оставила его, ей не удавалось устроиться на подходящую работу, она не находила понимания у своих родителей. Но всё это было бессильно ожесточить Ксюшу и не отражалось на постоянстве, с каким она сочувствовала нашему брату в безжалостно прижимающей нужде.

Ксюше была присуща оригинальность: если ей дарили подарок, она выражала радость тем, что со смехом выдёргивала у парня пару волос из головы. Всех нас она называла — в любой ситуации — только по фамилии. «Забавских, — расслабленно произнесла мою, после того как я прошёл посвящение, — неплохо, да? — полежав молча, добавила: — Мне ещё одно интересно... Снять их ты мне помог — а надеть?» Когда я, не без ухмылки, конечно, но исполнил её желание, она посмотрела на меня озадаченно. Девушка не была пресыщена галантностью кавалеров.

Я представил её катающейся на лодке со Старковым. Вернее, мне очень хотелось представить... Мы с Адом полёживаем на пляже, всё совершенно так, как сейчас, но в плоскодонке — не Нинель! Ксюша Пантюшина вперила в Старкова свой красноречивый взгляд, она поглаживает его по голове, запускает проворные пальцы в волосы и вдруг выдёргивает несколько. Мне весело. О чём бы я думал? Что говорил?.. Ах, не всё ли равно!

— Когда, — спросил я Ада, — ваш баркас будет готов?

Альбертыч, отмеченный славой умельца и рационализатора, трудился над тем, что именовалось катером и иногда яхтой, но чаще — баркасом. Оказалось, он почти готов, осталось только покрасить.

— Но я не могу. От краски такие пары — ими дышать очень вредно.

— А что отец?

— Ему ничего. Но он с этим химиком занят.

— У вас всегда кто-нибудь, с кем он занят, — сказал я, представив, как можно было б пройти на новом баркасе мимо несчастной плоскодонки.

Ад вступился за отца:

— Мало ему от матери долбёжки: «У нас гнездо для них? сколько возиться? будет конец этому приюту?» А он по бабам не ходит, зарплату приносит всю. Недавно опять подал рацуху и премию получил.

Альбертыч, работавший слесарем на авторемонтном предприятии, усовершенствовал механизм для откручивания гаек, намертво приросших к винту. Ад объяснял мне устройство гайковёрта, тыкая выпрямленным пальцем в песок, рисуя что-то, а я, думая, как ему показать мой интерес к теме, взглядывал на другой берег; мне не было никакого дела до плоскодонки. Никакого! Старков снял рубашку, а Нинель оставалась в блузке, остерегаясь солнечного ожога.

— И правда... — я постарался сосредоточиться, — когда резьба ржавчиной схватится, гайку простым ключом не отвернёшь...

С этого, вспомнилось, Ад и начал о гайковёрте, пять минут разговора не сдвинули меня с исходной точки. Спасая положение, я восхитился Альбертычем:

— Какие отличные у него рацухи! — и, спеша уйти от заминки, спросил: — Химик беспокойный?

Скачок моей мысли породил недолгое молчание. Затем Ад сказал, как бы думая вслух:

— Да нет, он не больно мешает. Только что может повеситься. Или вены себе перерезать.

— Оставь! Человек играется, балдеет...

— Истерика. Перед смертью, бывает, ещё как балдеют! — заметил мой друг авторитетно.

Рассказал: старый кореш Альбертыча — вместе служили на флоте — живёт в одном городе с химиком, знает этого Славика хорошо. Тот не удержал «трос карьеры», оказался «в трубе» и «тонет в разочаровании, как в стакане». Кореш направил его к Альбертычу «для попытки развеяться».

— А что за разочарование? — спросил я. — Как у каскадёра, который женился «не на том темпераменте»?

— Да нет, — возразил Ад, принимаясь объяснять. «Мне интересно и даже более чем!» — сказал я себе и, не желая видеть лодку, сомкнул веки — почти... Нинель увиделась в радужно искрящемся тумане. Сидела, немного запрокинув голову в беленьком, из хлопчатки, кепи с целлулоидным козырьком. Старков взбурлил веслом воду, выгоняя плоскодонку на середину озера.

Ад говорил о каскадёре. Разочарование у него было на почве отсталости: из-за того, что техника отстаёт от науки. А из-за темперамента разочарованной жены страдал джазист, живший у них позапрошлым летом.

— У Славика — на другой почве. Что он нужен лишь из-за своей головы, а просто так никому не нужен.

— Все химики такие, — обобщил я, не входя в подробности и пренебрегая слабостью моих знаний о химиках.

— Таксисты тоже прибацнутые, — заметил Ад. — Помнишь, у нас жил Сандро?

Не помня, я сказал «да». Старков развернул лодку, я думал — они возвращаются, — но он перестал грести, захваченный беседой с Нинель. Она решила теперь принять порцию солнечной ласки и освободилась от блузки.

— Сандро из Поти, таксист, из-за ревности поддавал, а батя ему под гитару пел для успокоения: «Ах, Самара-городок, неспокойная я, неспокойная я, успокой ты меня...» И Славику батя эту песню поёт.

— Неспокойная, — сказал я, — для успокоения!

Мне нестерпимо захотелось расхохотаться: ревность — ещё б чего! Ну о чём, о чём они там болтают?! Я кинулся в воду, поплыл кролем и обогнул лодку, обдавая их брызгами. Старков от брызг съёжился, как баба, крутнулся ко мне — лодка накренилась.

— Крен! — закричал я. — Не видишь, гад, — кре-е-н!.. — и ещё брызганул.

Он нацелил в меня весло, лодка черпанула — Нинель привалилась к нему. Бросив весло, он взял её в тесный обхват.

— Кре-е-ен!!! — я ухватил руками накренившийся борт и, выскакивая из воды, налёг на него. Небо опрокинулось. В ощущении удара я был под водой и, неплохой пловец и ныряльщик, едва не захлёбывался. Протянув руки к Нинель, я подтолкнул её вверх, выплыл, выдохнул из себя стон, втянул в лёгкие воздух и, поднырнув, принял её на спину. Мне удалось и самому высунуть из воды голову:

— Спокойно, мы держимся! Всё нормально.

Перевернувшаяся лодка чернела смолёным днищем, Старков уцепился за неё:

— Сюда-аа!

Нинель толкнулась от меня и закинула руки на днище плоскодонки, которая теперь стала чем-то вроде плота.