Ведьмин Лог - Вересень Мария - Страница 55

– Наденька, вы меня поломаете, – сумела выдавить я, заставив Беленькую улыбаться.

Ведьмой она была никакой, зато замечательной костоправ-шей. Сама поломает, сама и исправит.

Не то что Чернушка, вот уж кто не умел работать никак – ни руками, ни головой. Лет ей было под пятьдесят, ссорилась она с Мартой постоянно, мнила себя наследственной древней ведьмой и если б имела хоть каплю таланта, то давно бы сбежала куда-нибудь в Урочища, как Жабиха. Хотя, может быть, и вылетела бы в эти самые Урочища кубарем. Ее терпели лишь потому, что она действительно принадлежала к семье одной из основательниц Ведьминого Круга, наследовав загадочную, никем не читанную, но известную на весь Северск Черную книгу.[6]

Иной раз, когда богатые любители всяческих диковин просили у бабули показать им это чудо, она устраивала целое представление. Сначала писала Чернушке письма, в которых слезно умоляла показать сокровище достойному человеку. Та отнекивалась, бабуля настаивала, подарки шли возами месяц и другой. Через полгодика Чернушка соглашалась, якобы проведав, что человек действительно неплохой, но, опасаясь за его здоровье, требовала выполнения всех необходимых ритуалов, которые, помимо молитв, голодания и питья отваров включали в себя еще и сложнейшие ведьмовские наговоры, за которые соискателю приходилось немало раскошелиться. И вот когда он, весь измученный, обобранный, но счастливый, появлялся обязательно темной ночью с черными свечами в руках под завывание сопровождающих его ведьм, его взору на черном камне на опушке поселка представала заветная книга, завернутая в черную кожу и закрытая от недостойных золотыми запорами. Страждущий новых впечатлений кидался к книге, и в тот самый миг, когда пальцы его касались застежек, книга в багровой вспышке с хлопком исчезала. Чернушка, хватаясь за сердце, оседала на руки глупцу, прогневившему великую книгу, а сопровождающие ведьмы поднимали дикий вой. Начиналось форменное светопреставление, и когда богатею удавалось живым и невредимым сбежать из Вершинина, он считал это чудом и благодарил Пречистую Деву, что не допустила зла. Короткое скорбное письмо Марты, приходившее вскоре, его даже и не удивляло, там писалось, что где-то он нарушил обряд и теперь вершининские ведьмы желают его извести. И нынче он по выбору может либо сам сходить в преисподнюю за книгой, либо нанять соответствующего смельчака, либо, рассчитывая на заступничество Пречистой Девы, наблюдать, как изо дня в день у него выпадают зубы, лысеет голова, скотина дохнет, а руки сохнут. Совсем отчаянных смельчаков не находилось ни разу. Оттого Чернушка еще и жила в Вершинино, хотя прибить ее порывались не раз: и бабушка, и Августа с Рогнедой, и даже Надя Беленькая, потому что Чернушка была не только склочной, но еще и весьма деятельной особой, рвавшейся лечить людей. Выводила у младенцев «щетинку», лечила от «собачьей старости», потому смертность на Боровской дороге была не в пример выше. И ведь ничего ее не брало, хотя два раза вытаскивали буквально из горящего дома.

– Ну и где эта бунтарка? – поинтересовалась я.

Беленькая смутилась, неумение держать Чернушку в руках она считала отчего-то исключительно своей виной. А какая может быть вина, если та даже с магистершей склочничала.

Дом Чернушки был на другом конце поселка, огород плотно забит репьем, а чуть приоткрытые створки ворот давно и надежно вросли в землю, наверно, поэтому и не падали, поскольку петель на створках я не заметила. Хозяйством Чернушка не занималась, скотина не переносила ее заботы, да и в доме стирали, готовили и прибирали два ее внука – Семка и Пантелей. Родитель их был лаквиллским плотогоном. С тещей не ужился, а два года назад еще и спину себе повредил, упав в мешанину бревен. Так что теперь матушка их жила с супругом на севере, едва сводя концы с концами, а чад своих отправила к бабке.

– Эй! Есть кто живой? – покосилась я на дверь, не решаясь стучать в нее: не ровен час развалится, потом парням чинить.

С той стороны прошлепали босые ноги, и на пороге появился заспанный Семка. Лицо у него было не по-мальчишески белое, а веснушки на нем – такие крупные и отчетливые, словно их специально нарисовали. Поводив носом, как мышь-слепуха, он сначала не узнал меня, затянув что-то про бабаню, которую черти унесли, но после щелбана в лоб опомнился, раскрыл глаза пошире и даже заулыбался, заголосил, растягивая гласные на лаквиллский манер:

– Ма-ари-ишка-а!

– Во-первых, не Маришка, а госпожа гроссмейстерша, можно госпожа Лапоткова, – осадила я его. Он сразу надулся, как пузырь, видимо, считал себя в пятнадцать лет уже важным мужиком, но я отвесила ему второй щелбан. – Не слышу извинений.

– Да ладно тебе, – попятился он, растирая почему-то вместо лба живот.

Я двинулась вслед за ним:

– Чернушка еще в бегах или только готовится?

– Кому Чернушка, а кому и Клавдия Егоровна, – попытался он было качать права и, получив третий щелбан, начал возмущаться: – Да что ты все время дерешься-то?

– Во-первых, это я еще не дерусь, а только профилактически взбадриваю, – уверила я его и, протопав по всем комнатам, обнаружила, что кроме спящего, как упырь, среди бела дня в комнате с задернутыми шторами Пантелея в доме никого нет.

– Это вы еще спите или уже?

– А тебе какое дело? – надулся Семка, а Пантелей заворочался. Руки у него по самые локти были изодраны кошачьими когтями. Под ногтями засохла черная грязь, да и сам он был в какой-то саже.

– Чего за братом не следишь? – тут же накинулась я на Семку. – Он у тебя скоро с грязи лопнет!

– Лопнет – зашью, – встал в позу малолетний домохозяин. – И вообще, неча тут посторонним шляться, нету нашей бабки дома, а мы не вашего Круга, – и начал махать на меня руками, как на козу, зашедшую в огород. Я еще раз щелкнула его в лоб и по-королевски удалилась, посоветовав напоследок:

– Вы хоть бы печь протопили, а то у вас тут плесень на стенах выросла.

– У вас не спросили, – буркнул-таки вслед Семка.

«Вас» в спину меня порадовало.

Пока Ланка вела свой караван, я успела обойти все Вершинино, послать гонцов на десяток соседних хуторов и выяснить, что Чернушка, напуганная слухами о неслыханной расправе, учиненной Мытным над малгородскими ведьмами, сбежала-таки из своего поселка в Боровичи.

– Значит, ночевать будем у тебя, – обрадовала я Надю, стараясь не замечать лица Беленькой.

– И Мытный? – на всякий случай уточнила костоправка.

– Ну не на улицу ж его гнать, – пожала я плечами.

Мне показалось, что Беленькая прямо сейчас сорвется в бега, и я поспешно кинулась ее заверять, что боярин неопасен, пока речки поблизости не увидит.

Всеобщее воодушевление сильно удивило Адриана Якимовича. Вроде вестовых вперед не высылали, а народ уже ждет. Привычно-рассеянно он отломил кусочек протянутого ему на шитом рушнике каравая, стараясь вычленить в толпе встречающих голову или старосту, однако кроме дородной тетки, принесшей им хлеб, никто на эту роль не подходил. А тетка сразу попала в объятия очаровательной и говорливой Ланы Лапотковой.

Я сидела в кустах и посмеивалась, глядя на недоуменные лица. Селуян в первый миг даже за саблю схватился, понимает человек, что народ у нас непредсказуемый. Златоградец просто вертел головой, сграбастал каравай целиком и теперь ехал, его пощипывая и бестолково улыбаясь. Сразу видно, что иностранец. Только Ланка, пошушукавшись с Беленькой, сразу принялась осматриваться, выискивая меня. И вместо того чтобы обрадоваться, что сестрица так хорошо все устроила, зафыркала, как еж.

– Бросила меня одну тут с мужиками, а сама прохлаждаешься, – выговаривала она мне, сидя в нетопленой бане кузнеца Силантия.

Меня всегда удивляла эта милая особенность логовских ведьм жить двумя домами. В одном сама клиентов принимает, в другом томится сердешный друг, а то и целый муж с кучей детишек. И ладно бы одна-две чудили, а то ведь у каждой третьей ведьмы так. Среди простого народа по этому поводу даже небылицы складывать начали, будто все мы до самой старости девушки, а ежели семью желаем, так покупаем детишек у нищих семей, иногда вместе с мужем, так, дескать, и получаются ведьмины дети. Я даже опасаться с годами начала и интересовалась у бабули, нет ли насчет этого какого-нибудь правила.