Дети Дюны - Герберт Фрэнк Патрик - Страница 46

В своем застывшем времени Джессика выбрала способ спасти старого наиба и отправить его посланцем. Путь из Залы виделся с неизгладимой четкостью. До чего же все просто! Фигляры с забаррикадированными глазами, чьи плечи сохраняют положение неподвижной обороны, и каждый из них в огромной Зале виделся ей в столь необратимом разладе, что мертвая плоть могла бы соскользнуть с них, обнажая скелеты. Их тела, их одежды, их лица говорили о личном аде каждого: грудь, напоенная скрытыми кошмарами, блестящий серп драгоценного украшения, ставший заменой оружию; рты, безусловность приговоров которых — от испуга; кафедральные призмы бровей демонстрируют высокомерие и религиозность, отрицаемые чреслами.

Несомую гибель ощутила Джессика в той складывающейся силе, что выпущена была на волю на Арракисе. Голос ал-Фали дистрансом прозвучал в ее душе, пробуждая зверя в самых ее глубинах.

В мгновение ока Джессика вернулась из адаба в мир движения, но мир этот был уже другим по сравнению с тем, какой властвовал над ней лишь секунду назад.

Алия собирались заговорить, но Джессика сказала:

— Тихо! — И затем: — Есть страшащиеся, будто я безоговорочно обратилась к Бене Джессерит. Но с того дня, когда Свободные в пустыне подарили жизнь мне и моему сыну, я — Свободная! — И она перешла на древний язык, который в этой Зале мог понять только тот, для кого он был предназначен! — Он сар акхака зеливан ау маслумен!

?Поддержи своего брата во время его нужды, прав он или не прав!?

Слова ее произвели желаемый эффект: легкое перемещение внутри Палаты. Но Джессика разбушевалась:

— Вот Гадхеан ал-Фали, честный Свободный, приходит сюда сказать мне то, о чем мне должны бы были поведать уже другие. Пусть никто этого не отрицает! Экологическое преображение стало вырвавшейся из-под контроля бурей!

Бессловесная волна согласия пробежала по зале.

— И моя дочь восторгается этим! — продолжала Джессика. — Мектуб ал-меллах! Ты режешь мою плоть и солью пишешь по моим ранам! Почему Атридесы обрели здесь родной дом? Потому что Мохалата была естественной для нас. Для Атридесов править всегда означало защищать, сотрудничая: Мохалата, как всегда это знали Свободные. Поглядите теперь на нее! — и она указала на Алию. — Она хохочет по ночам в одиночестве, созерцая свое собственное зло! Производство спайса совсем иссякнет, или, в лучшем случае, будет ничтожной долей от прежнего уровни! И когда весть об ЭТОМ разойдется…

— Мы сохраним угол для самого ценного продукта во Вселенной! вскричала Алии.

— Углом ада мы станем! — рассвирепела Джессика.

И Алия заговорила на самом древнем Чакобсе, личном языке Атридесов, с его трудными гортанными остановками и прищелкиваниями:

— Теперь ты знаешь, МАТЬ! Ты думала, внучка Барона Харконнена не усвоит всех тех жизней, что ты впихала в мое сознание еще до моего рождения? Когда я разозлилась на то, что ты со мной сделала, мне понадобилось только спросить саму себя, как бы поступил на моем месте Барон Харконнен. И он мне ответил! Понимаешь меня, Атридесова сука? Он ответил МНЕ!

Ядовитую злобу услышала Джессика и подтверждение своей догадки. БОГОМЕРЗОСТЬ! Алия побеждена изнутри, одержима КАХУЭТом зла, Бароном Владимиром Харконненом. Сам Барон говорит сейчас ее устами, не заботясь о том, что выходит наружу. Он хочет, чтобы она увидела его месть, хочет, чтобы она поняла — его не удастся сбросить со счета.

Предполагается, что я с моим знанием останусь здесь, беспомощной, подумала Джессика. И с этой мыслью она кинулась по пути, показанному ей в адабе, восклицая:

— Федайкины, следуйте за мной!

Как выяснилось, в зале было шесть федайкинов, и пять из них пробились вслед за ней.

Глава 24

Лито высунулся из тайного выхода из съетча, увидел дно кручи, уходившей вверх за пределы его ограниченной видимости. Шедшее к закату солнце отбрасывало по вертикальным полосам обрыва длинные тени. Бабочка-скелетик порхала, залетая то в свет, то в тень, ее паутинные крылышки казались против света прозрачным кружевом. До чего же нежна эта бабочка, чтобы здесь существовать, подумал Лито.

Прямо впереди простирался абрикосовый сад, где работали дети, собирая упавшие плоды. За садом был канал. Он и Ганима ускользнули от своей охраны, затерявшись во внезапном встречном потоке рабочих. Для них оказалось сравнительно простым проползти вниз по вентиляционным шахтам туда, где они соединялись с лестницей, к потайному выходу. Теперь им оставалось только смешаться с детьми, пробраться к каналу и шмыгнуть в туннель. Там они смогут держаться рядом с хищной рыбой, не дозволявшей песчаной форели втянуть в своей пузырь оросительную воду племени. Ни один Свободный никогда и не вообразит, что человек способен рискнуть погрузиться в воду.

Он вышел из защитных проходов. Круча простиралась вдаль по обе стороны от него, став горизонтальной просто благодаря его собственному движению.

Ганима двигалась вплотную за ним. У обоих были небольшие корзинки для сбора фруктов, сплетенные из волокон спайса, но в каждой корзинке находился запакованный сверток: фремкит, пистолет маула, криснож… и новые одежды, присланные Фарадином.

Ганима проследовала в сад за своим братом, смешалась с работающими детьми. Маски стилсьютов скрывали все лица. Они стали всего лишь еще двумя работниками, но Ганима чувствовала, что их поступок уводит ее жизнь за защищающие рубежи и с известных путей. До чего же прост этот шаг, шаг из одной опасности в другую! Новые одеяния, присланные Фарадином и находившиеся теперь в их корзинках, преследовали цель, хорошо понятного им обоим. Ганима подчеркнула это понимание, вышив свой личный девиз: «Мы Соучаствуем», на Чакобса, над двумя нагрудными ястребиными профилями.

Скоро наступят сумерки, и за каналом, проводившем границу между пустыней и возделанными землями съетча, воцарится такой особенный вечер, с которым немногие места во Вселенной могут потягаться. Будет мягко освещенная пустыня, мир настойчивого одиночества, пропитанный ощущением, будто каждое создание одиноко в этом новом мире.

— Нас видели, — прошептала Ганима, наклоняясь рядом со своим братом и приступая к работе.

— Охрана?

— Нет.

— Хорошо.

— Нам надо побыстрее уходить, — сказала она.

Лито, согласясь с этим, двинулся через сад прочь от кручи. Он подумал мыслью своего отца: «Все в пустыне или пребывает подвижным, или исчезает». Вдали, в песках, он видел возвышающийся Спутник, напоминание о необходимости подвижности. Скалы, в своем загадочном бдении, оставались неподвижными и жесткими, год за годом истаивая под атаками несомого ветром песка. Однажды Спутник станет песком.

Приблизясь к каналу, они услышали музыку из высокого входа в съетч. Старомодный набор инструментов Свободных — двудырчатая флейта, тимпаны, тамбурины, сделанные из спайсового цилиндра и кожи, туго натянутой на него с одной стороны. Никто не спрашивал, у какого животного планеты берут такую кожу.

«Стилгар припомнит, что я говорил ему о той расщелине Спутника, подумал Лито. — Он придет в темноте, когда будет слишком поздно — и тогда узнает».

Вскоре они были у канала. Они скользнули в открытую трубу, взобрались по инспекционной лестнице на выступ для обслуживания. В канале было сумрачно, сыро и холодно, слышался плеск хищной рыбы. Любой несчастной форели, которая попробует украсть воду, рыба прокусит размягчившуюся от воды внутреннюю поверхность. Людям их тоже следует остерегаться.

— Осторожно, — сказал Лито, спускаясь со скользкого выступа. Он крепко пристегнулся памятью к местностям и временам, которых его тело никогда не знало. Ганима последовала за ним.