Дети Дюны - Герберт Фрэнк Патрик - Страница 43

?Я повидаюсь с ним сразу же по возвращении в Табр», — подумала она.

Глава 23

Первым ходатаем на утренней аудиенции был кадешанский трубадур, пилигрим хаджжа, кошелек которого опустошили арракинские наемники. Он стоял на зеленых, как вода плитах палаты, всем своим видом показывая, что может просить, но не попрошайничать.

Джессика, сидевшая рядом с Алией на семиступенчатой платформе, восхитилась его дерзким видом. Для матери и дочери были поставлены рядом два одинаковых трона, и Джессика особенно отметила, что Али села справа, на МУЖСКОЕ место.

Что до кадешанского трубадура, то было ясно, что люди Джавида пропустили его как раз за демонстрируемую им сейчас черту характера — за удаль. Ожидалось, что трубадур развлечет придворных в Зале — этим и расплатится, взамен денег, которых у него больше не было.

По докладу Жреца-Ходатая, излагавшего сейчас дело трубадура, у кадешанца осталась только та одежда, что была на нем, да бализет на кожаном шнуре, закинутый за плечо.

— Он говорит, его попотчевали темным напитком, — губы Ходатая дрогнули в плохо сдерживаемой улыбке. — Если будет угодно вашему Святейшеству, питье погрузило его в беспомощное состояние, а когда он очнулся, его кошелек был срезан.

Джессика разглядывала трубадура, пока Ходатай нудил и нудил лживо лебезящим голосом, выдавая одну затхлую мораль за другой. Кадешанец высок, с лихвой за два метра. Его блуждающий взгляд говорит о бодром и остром уме. Его золотые волосы ниспадают до плеч, по моде его планеты, и серый балахон хаджжа не в состоянии скрыть ощущения зрелой силы, которым веет от его тела, аккуратно сужающегося к талии от широкой грудной клетки. Он сообщил, что зовут его Тагир Мохандис, что происходит он от владевших собственным делом механиков, гордится своей родословной и самим собой. Алия, наконец резким взмахом руки прервала изложение ходатайства и заговорила, не поворачиваясь:

— Пусть первое суждение вынесет леди Джессика, в честь ее возвращения к нам.

— Спасибо тебе, дочь, — отозвалась Джессика, подчеркивая для всех, кто слышит, семейное старшинство. «Дочь!» Значит, этот Тагир Мохандис часть ее плана. Или он просто невинный простак? Вынести сужение — открыть путь к нападению на себя, поняла Джессика. Вполне в духе Алии.

— Ты хорошо играешь на своем инструменте? — спросила Джессика, указывая на девятиструнный бализет на плече трубадура.

— Не хуже самого великого Гурни Хэллека! — Тагир Мохандис заговорил так громко, чтобы его услышали все в Зале, и его слова вызвали заинтересованное шевеление среди присутствующих.

— Ты ходатайствуешь о деньгах на проезд, — сказала Джессика. — Куда ты отправишься на эти деньги?

— На Салузу Вторую, ко двору Фарадина, — ответил Мохандис. — Я слышал, он выискивает трубадуров и менестрелей, поддерживает искусства, и вокруг него идет великое возрождение культурной жизни.

Джессика удержалась от взгляда на Алию. Здесь, конечно, было известно, о чем будет просить Мохандис. Она обнаружила, что этот эпизод спектакля ее развлекает. Они что, думают, она не в состоянии выдержать подобный укол?

— Не сыграешь ли ты, за свой проезд? — спросила Джессика. — Мои условия — условия Свободных. Если мне понравится твоя музыка, я могу оставить тебя у себя, развевать мои заботы — если твоя музыка оскорбит мой слух, я могу послать тебя на работы в пустыню, чтобы ты там отработал деньги на свой проезд. Если я сочту, что ты играешь как раз подходяще для Фарадина, о котором говорят, что он враг Атридесов, я тебя пошлю к нему, с моим благословением. Будешь ты играть на этих условиях, Тагир Мохандис? Запрокинув голову, тот громово расхохотался. Его светлые волосы взметнулись, когда он сорвал бализет с плеча и проворно его настроил — в знак того, что принимает вызов. Толпа в Зале надавила, пытаясь подойти поближе, но была оттеснена придворными и стражей.

Вскоре Мохандис тронул струны, с тщательным вниманием прислушиваясь к привораживающей вибрации крайних, басовых струн, к их длящемуся бдению. Затем, возвысив голос до сочного тенора, он запел, явно импровизируя, но с такой ловкостью, что Джессика была околдована еще до того, как сосредоточилась на словах.

Неизбывной тоской по морям Келадана

Вы томитесь, Атридесы,

В оно время его властелины,

Но на долю изгнанников — чуждые страны!

Вы твердите, что горький вам выдался жребий,

Грезы по Шаи-Хулуду растаяли в небе,

И что горечь есть в вашем сегодняшнем хлебе -

Но на долю изгнанников — чуждые страны.

Вы взнуздали Арракис рукою железной,

Червь смирился пред вами, уйдя в свои бездны,

Вы приняли судьбу без борьбы бесполезной -

Ведь на долю изгнанников — чуждые страны.

Коан-Тином зовут тебя, Алия, всюду,

Духом, скрытым от явного взора, покуда…

— ДОВОЛЬНО! — взвизгнула Алия. Она резко привстала на троне. — Я тебя…

— Алия! — Джессика воззвала достаточно громко, голосом, повышенным ровно настолько, чтобы привлекая полное внимание, одновременно избежать конфронтации. Она мастерски воспользовалась Голосом, и все, ее слышавшие, ясно ощутили, какая развитая упражнениями мощь стоит за этим возгласом. Алия опустилась на трон, и Джессика заметила, что дочь ее нисколько не расстроена.

«И это тоже было предусмотрено заранее, — подумала Джессика. — До чего же интересно!?

— Этот первый проситель подлежит моему суду, — напомнила она дочери. — Очень хорошо, — едва слышно ответила Алия.

— Я нахожу его подходящим даром Фарадину, — сказала Джессика. — Его язык острее крисножа. Кровопускание, на которое способен этот язык, было бы весьма оздоровительным и для нашего двора, но пусть лучше оно предназначается для Дома Коррино.

Легкая рябь смешков разбежалась по зале.

Алия фыркающе выдохнула воздух.

— Ты слыхала, как он менял назвал?

— Он тебя никак не назвал, дочка. Он просто повторил то, что и он, и кто угодно может услышать на улице. Они называют тебя Коан-Тин.

— Дух смерти женского рода, расхаживающий без ног, — проворчала Алия. — И ты будешь отбрасывать тех, кто докладывает правду, то с тобой останутся лишь знающие, что ты желаешь услышать, — сладким голосом сказала Джессика. — Нет ничего более ядовитого, чем киснуть в собственном соку. Все, стоявшие в непосредственной близости к трону, так и поперхнулись.

Джессика перевела взгляд на Мохандиса, хранившего молчание, и нисколько не запуганного. Он ожидал любого решения, которое может быть о нем вынесено, с таким видом, словно это его вовсе не касалось. Мохандис был как раз из породы тех, кого ее Герцог привлек бы на свою сторону в беспокойные времена: одним из действующих с уверенностью в своей правоте, но принижающим все, что выпадет на долю, даже смерть, не кляня судьбу. Зачем же он тогда выбрал такую линию?

— Почему ты пел именно такие слова? — спросила его Джессика.

Он поднял голову и четко проговорил:

— Я слышал, что Атридесы благородны и свободомыслящи. Мне вздумалось проверить это и, может быть, остаться у вас на службе, получив время найти тех, кто меня ограбил, и расквитаться с ними по-своему.

— Он осмелился проверять НАС! — пробормотала Алия.

— Почему бы и нет? — осведомилась Джессика.

И улыбнулась трубадуру в знак благорасположения. Он пришел в этот зал только потому, что это сулило ему еще одно приключение, еще одно новое переживание. У Джессики появилось искушение забрать его в свою свиту, но реакция Алии грозила бедами смелому Мохандису. Были и другие приметы, свидетельствовавшие, что как раз этого и ждут от леди Джессики — что она возьмет смелого и красивого трубадура себе на службу, как взяла храбреца Гурни Хэллека. Лучше всего отослать Мохандиса туда, куда ведет его путь, хотя и мучительно обидно отдавать Фарадину такой чудесный экземпляр.