Цикада и сверчок (сборник) - Кавабата Ясунари - Страница 29

– Да.

– «Заместитель президента японской ассоциации гребного спорта, которого называли отцом любителей гребли…» – начала было Ясуко читать статью, а потом стала пересказывать ее своими словами: – Он был, кроме того, директором компании, которая строит лодки и яхты. Ему было шестьдесят девять лет, жене – шестьдесят восемь.

– Почему же у тебя сжалось сердце?

– Там перепечатаны прощальные письма приемному сыну, его жене и внукам.

И Ясуко снова стала читать газету:

– «Представляя себе, сколь убоги люди, влачащие жалкое существование забытых всеми, мы не хотим дожить до такого дня. Нам понятно душевное состояние виконта Такаги[26]. Думается, что самое лучшее – уйти из жизни, пока все еще любят и уважают тебя. И мы, окруженные искренней любовью домашних, сердечным участием многочисленных друзей и сверстников, решили все же, что нам следует уйти». Это приемному сыну и его жене. А внукам: «День независимости Японии приближается, но будущее ее покрыто мраком. Если молодежь и студенты, напуганные ужасами войны, хотят мира, они должны последовательно держаться идеи непротивления, принадлежащей Ганди. Мы слишком стары, и у нас уже не хватает сил идти правильным путем, в который мы верим, и вести вас по этому пути. Бессмысленно ждать, пока мы достигнем возраста, когда станем для вас обузой, дожить до этого – значит перечеркнуть всю свою жизнь. Мы хотим одного – чтобы вы, наши внуки, сохранили о нас теплое воспоминание как о любящих дедушке и бабушке. Мы еще не знаем, куда направимся. У нас лишь одно желание – уснуть спокойно».

Ясуко умолкла.

Синго сидел к ней боком и смотрел в сад, на цветущую вишню.

Ясуко продолжала читать газету:

– «Ушли из дома в Токио и, навестив сестру в Осака, пропали без вести. Сестре, живущей в Осака, уже восемьдесят лет».

– А где прощальное письмо жены?

– Что? – Ясуко с рассеянным видом подняла голову.

– Жена не оставила письма?

– Жена? Эта бабка?

– Конечно. Они ведь вдвоем решили умереть, значит, и жена тоже должна была оставить письмо. Представь себе, я и ты решили вместе покончить с собой и ты хочешь что-то сказать на прощание, разве ты не оставишь письма?

– Нет, мне это ни к чему, – не задумываясь, ответила Ясуко. – Мужчина и женщина пишут отдельные письма, если они еще молоды и решили вместе покончить с собой. Когда с грустью убеждаются, что им не суждено быть вместе… Если же это делают муж и жена, достаточно и того, что напишет муж от имени обоих. Ну что я смогу добавить к тому, что ты бы сказал на прощание?

– Ты так считаешь?

– Вот если я решу умереть сама, тогда другое дело.

– Еще бы, когда умирает один, возникает масса сложностей и неприятностей.

– Ну что ты, все это чепуха. В нашем-то возрасте.

– Ты говоришь так беспечно, как будто совсем не думаешь о смерти, да и вообще умирать не собираешься, – засмеялся Синго. – А ты, Кикуко?

– Что бы сделала я?

Кикуко произнесла это неуверенно, тихим голосом.

– Если бы вы с Сюити решили вместе покончить с собой, тебе не захотелось бы оставить прощальное письмо?

Синго тотчас же пожалел о сказанном. Напрасно я это говорю, подумал он.

– Не знаю. Что я сделаю, если это действительно случится, не знаю. – Кикуко засунула большой палец правой руки за оби. Потом посмотрела на Синго. – Но мне кажется, отец, я бы оставила письмо вам.

Глаза Кикуко затуманились, как у ребенка, в них стояли слезы.

Ясуко, та никогда не думает о смерти, а Кикуко, наверно, задумывается, почувствовал Синго.

Кикуко наклонила голову и, уже готовая разрыдаться, вскочила и убежала.

Ясуко посмотрела ей вслед.

– Странно. Чего это она вдруг? Истеричной стала. Это же обыкновенная истерика.

Синго расстегнул рубаху и положил руку на грудь.

– Сердцебиение? – сказала Ясуко.

– Нет, грудь зудит. Затвердела и зудит.

– Как у пятнадцатилетней девочки.

Синго массировал левый сосок.

Муж и жена решают вместе покончить жизнь самоубийством, а прощальное письмо пишет один муж – жена почему-то не пишет. То ли жена просто сваливает все на плечи мужа, то ли считает себя одним целым с ним?

Слушая, как Ясуко читает газету, Синго задавал себе этот вопрос, пытался ответить на него.

Может, от долгой совместной жизни они превращаются в одно целое или старуха жена полностью теряет индивидуальность и ей просто нечего добавить к тому, что написал муж? Может, хотя у жены и нет особых причин умирать, она, послушно следуя за мужем, совершает вместе с ним самоубийство и, присоединяясь к его прощальному письму, освобождает себя таким образом и от сожалений, и от раскаяний, и от сомнений? Поразительно.

Вот и его старуха жена тоже говорит: если мы вместе покончим с собой, то мне незачем оставлять письмо, ты один напишешь – этого вполне достаточно.

Женщина – безропотная попутчица мужчины в смерти, правда, изредка мужчина и женщина меняются местами, но в большинстве случаев жена беспрекословно подчиняется мужу, и одна из таких женщин, теперь уже состарившаяся, сидит рядом с ним, – эта мысль поразила Синго.

Семейная жизнь Кикуко и Сюити не только коротка, но и стоит на грани краха.

И спрашивать у Кикуко, не оставит ли она предсмертного письма, если вместе с Сюити покончит с собой, было бестактно и жестоко, вопрос Синго причинил Кикуко боль.

Теперь и Синго понял, у какой страшной пропасти стоит Кикуко.

– Ты чересчур балуешь Кикуко – вот она и расплакалась от твоего вопроса, – сказала Ясуко. – Ты любишь одну только Кикуко, а когда нужно решить что-то важное, тебя не допросишься. Фусако твоя дочь – разве с ней случилось не то же самое?

Синго смотрел в сад на вишню, сплошь усыпанную цветами. У самого ствола этого огромного дерева густо разрослась аралия.

Синго терпеть не мог аралии и собирался спилить ее до того, как зацветет вишня, но вот еще только март, еще лежит глубокий снег, а на вишне он уже увидел цветы.

Года три назад он однажды спиливал аралию, но от этого она только гуще разрослась. Он тогда подумал, что надо бы выкорчевать ее, но потом решил – ладно, не буду возиться.

Слова Ясуко почему-то вызвали у Синго еще большее отвращение к мясистым ярко-зеленым листьям аралии. Если бы не эти заросли, был бы виден толстый, могучий ствол вишни и ее нижние ветви, не встречая помехи, свободно раскинулись бы во все стороны густым навесом. Правда, они раскинулись и несмотря на аралию.

Цветов было столько, что, думалось, больше просто не бывает.

Облитые вечерним солнцем, цветы плавали в небе. Они не были ни особенно яркими, ни особенно большими – казалось, они сотканы из воздуха. Сейчас, в разгар цветения, не верилось, что все они скоро осыплются.

Но все же по одному, по два лепестки падали, и внизу кое-где они уже лежали островками.

– Когда читаешь статью о самоубийстве или о смерти человека молодого, думаешь только: ну что ж, еще один, а если речь идет о старике, всегда бывает очень тяжело, – сказала Ясуко. – Самое лучшее уйти из жизни, пока все еще любят и уважают тебя. – Казалось, Ясуко во второй, в третий раз перечитывает статью о тех пожилых супругах. – Недавно один шестидесятилетний старик привез из Тотиги в Токио семнадцатилетнего сына, страдавшего детским параличом, чтобы поместить его в клинику, причем в одну из лучших, но перед этим решил показать ему город, и вот старик целый день носил сына за спиной, и мысль о разлуке с сыном стала ему так невыносима, что он задушил его носовым платком. По-моему, об этом тоже писали в газетах.

– Что ты говоришь? Не читал, – ответил Синго и вдруг с грустью вспомнил статью о беременных девочках из префектуры Аомори и свой сон.

Как все-таки он отличается от старухи жены.

2

– Кикуко-са-ан, – позвала Фусако. – Машина все время рвет нитку. Может, сломалась? Посмотри, пожалуйста. Зингеровская, значит, должна быть хорошая – или это я такая неловкая? Может быть, нервничаю – поэтому? Пожалуй, все-таки испортилась. Она ведь у нас еще с тех пор, как я была студенткой, – старая.