Цикада и сверчок (сборник) - Кавабата Ясунари - Страница 115

В день ее похорон состоялась премьера пьесы. Когда исполнявшая главную роль новая любовница драматурга заговорила о лимонной роще, он почувствовал привкус своей лимонной женщины. Когда представление, имевшее бурный успех, было окончено, он собрал со сцены те лимоны, которые фигурировали в эпилоге, погрузил их в авто и помчался на кладбище. Он остановился перед могилой. На ней лежали лимоны, от которых исходил яркий полнолунный свет.

«И вот здесь вот когда-то росла лимонная роща?»

Осенний гром

Вернувшиеся с морских курортов девушки плыли по городу, словно свечки каштанов. Мы справляли свадьбу в гостиничном зале, флейта играла старинную музыку. И вдруг сверкнула молния, раздался удар грома – да такой страшный, что грозил разрушить нашу семейную жизнь. Лицо моей семнадцатилетней невесты побледнело. Она закрыла глаза и съежилась, словно промокший флаг. «Закрой окно, задерни занавески!»

Когда церемония закончилась, тесть сказал: «Она действительно боится грозы. Может быть, это связано с древним проклятием». И тут он поведал историю о верном сыне из земли Тамба.

«Человек по имени Асида Ситидзаэмон проживал в деревне Хадзи, что в уезде Амада провинции Тамба. Он обладал таким глубоким чувством сыновнего долга, что местный князь освободил его от уплаты налогов и велел установить у ворот дома табличку, извещающую о его достоинствах.

Мать Ситидзаэмона ужасно боялась грозы. Она могла свалиться без сознания даже от звука барабанного боя. Поэтому, едва заслышав раскаты грома, Ситидзаэмон тут же бросал дела и опрометью кидался домой. Летом же, когда грозы особенно часты, он не отлучался даже в соседнюю деревню. После того, как мать умерла, он продолжал охранять ее. С началом грозы он бежал на кладбище и заключал в объятия могильный камень – до тех пор, пока не минует угроза.

И вот однажды в грозовую ночь он в очередной раз проводил время на ее могиле. Тут ударила молния и поразила его насмерть. Следующее утро выдалось погожим и солнечным. Когда один из крестьян попытался оторвать руку Ситидзаэмона от могильного камня, она рассыпалась в прах. Всякая часть обугленного тела превращалась в пепел при любой попытке дотронуться до него. Тут все поняли, что верного сына не может разлучить с матерью даже смерть. Одна старуха подобрала с земли отвалившийся палец и засунула его в рукав кимоно. „Я накормлю им своего непутевого сына“, – пообещала она. Остальные крестьяне тоже стали подбирать с земли останки верного сына.

Этот пепел передавался в моей семье в течение многих поколений. Я помню, как мать давала мне его вместе с водой. Наверное, поэтому мы с моей девочкой так боимся грома», – заключил тесть.

«И вы давали снадобье девочке тоже?» – спросил я, называя вслед за ним свою жену «девочкой».

«Нет, про нее я совершенно забыл. Но если твой отец сочтет нужным, я немедленно пришлю ему бандерольку с пеплом».

И вот мы переселились в наш новехонький загородный дом. И тут из-за такого же новехонького и еще покрытого белым покрывалом шкафа один за другим выскочили четыре верещащих сверчка… Моя жена выглядела свежей, как лилия в начале лета. Потом раздался страшный удар грома – будто лето задумало покончить жизнь самоубийством. И вот я уже заключил жену в объятия. Через ее кожу я ощутил в ней материнство. И кто посмел бы сказать, что я не превращусь в пепел, обнимая этот мягкий и теплый могильный камень?

Сверкнула молния. Над крышей раздался удар грома, грозивший превратить наше брачное ложе в усыпальницу.

«Задерни занавеску!»

Дом

Слепота, о которой я повествую, совсем не обязательно означает, что человек был слеп глазами…

Он держал свою слепую жену за руку. Они поднимались на гору, чтобы посмотреть дом, который собирались снять.

– Какой странный звук…

– Это ветер раскачивает бамбук.

– Да, я так давно не выходила из дому. Совсем забыла, как это бывает. Лестница на второй этаж у нас такая узкая. Когда мы туда только переехали, я никак не могла к ней привыкнуть. Только я успела запомнить, как там все устроено, как ты сказал, что надо идти смотреть новый дом. Слепой знает свой дом на ощупь, он становится частью тела, срастается с ним. Для зрячего дом – это склеп, а слепой знает его тепло. А теперь я снова должна стукаться о стены и цепляться за пороги?

Он отпустил руку жены и открыл белые ворота.

– Здесь темно. Похоже, что деревья заслоняют солнце. Зимой здесь будет холодно.

– Да, это европейский дом. И стены, и окна здесь какие-то мрачноватые. Здесь, наверное, жил немец. Вот и табличка. «Лидерман».

Открыв входную дверь, он отшатнулся – будто нестерпимый свет ударил его по глазам.

– Ух, как здесь светло! Замечательно! Когда на дворе настанет ночь, здесь все равно будет светло.

Они были окружены лимонными и охряными полосами плотных обоев, такими же яркими, что и красно-белые куски драпировки, которыми окружают место синтоистского богослужения. Занавески на окнах были густо-малиновыми – они били в глаза, словно лампы.

– Здесь стоит диван, здесь – камин, стол со стульями, комод, лампа… Полная меблировка! Ты только посмотри!

Он взволнованно и неловко усадил жену на диван. Она едва не упала. При этом жена неуклюже взмахнула руками – словно человек, который в первый раз встал на коньки. Тело ее закачалось на пружинах.

– Даже пианино есть!

Он снова схватил ее за руку. Она села за небольшое пианино, стоявшее возле камина. Робко тронула клавиши.

– Играет!

Жена стала наигрывать детскую песенку. Наверное, она заучила ее, еще когда была маленькой и зрячей.

Муж прошел в кабинет с огромным столом. Рядом оказалась спальня с широкой кроватью. Соломенный матрас был покрыт грубым одеялом в красных и белых продольных полосах. Он вспрыгнул на кровать и закачался на мягких пружинах. Жена заиграла что-то повеселее. Из-за слепоты она иногда фальшивила, и тогда он слышал ее смех.

– Иди скорее сюда! Здесь такая широкая постель!

Как странно! Жена весело пробежала в спальню по этому незнакомому дому – словно зрячая девочка. Они сели на кровать и обнялись. Они раскачивались на пружинах, словно заводные игрушки. Жена стала тихонечко насвистывать. Время куда-то исчезло.

– Где мы?

– Ты спрашиваешь где?

– Правда, скажи.

– В любом случае, это не наш дом.

– Хотела бы я, чтобы таких домов было побольше.

Дождь на станции

Жены, жены, жены… О женщины, скольких из вас называют этим именем! В том, что некая девушка становится чьей-то женой, нет ничего необычного. Но, друзья, видел ли кто-нибудь из вас толпу, состоящую исключительно из жен? Зрелище не для слабонервных – сравнимо с лицезрением толпы преступников.

Видевший толпу студенточек или же фабричных работниц вряд ли себе представит, что это такое – толпа жен. Дело в том, что и студенток, и работниц что-то объединяет. И вот это что-то заставило их покинуть свой дом и собраться вместе. Но каждая жена – это законченная индивидуальность, она соединяется с толпой, имея пунктом отправки больничный изолятор своего дома. На благотворительном базаре или же на пикнике бывших однокурсниц вполне представима ситуация, когда каждая из присутствующих жен на некоторое время снова становится школьницей. Но когда сбиваются вместе жены, каждая из них любит по отдельности именно своего мужа. Впрочем, мы говорим совсем не о базарах…

Вот, например, железнодорожная станция под Токио. Пусть это будет станция Омори. Пусть утро было солнечным, но пусть к вечеру стал накрапывать дождик.

К великому сожалению, жена писателя Нэнами не обитала в больничном изоляторе – она была танцовщицей в театре Сигэно. Этим все сказано: она никогда не встречала его на станции. Поэтому, когда в грудь писателя уткнулось нечто твердое и когда он услышал, как соседская жена говорит ему: «Здравствуйте, вот вам, пожалуйста, зонтик», – он ощутил скорее не некий предмет, но концепт жены. Его соседка Тиёко покрылась краской и улыбнулась. Это было так естественно – многослойная толпа жен, у каждой – по два зонтика, каждая жадно вглядывается в толпу мужчин, выходящих со станции.