Цикада и сверчок (сборник) - Кавабата Ясунари - Страница 109

Умненький нищий Кэнта кормился в Уэно. В неразберихе, возникшей после землетрясения, он сумел доказать, что является пострадавшим от землетрясения, и стал получать одежду и пропитание от властей. Когда всех этих попрошаек выселяли из бараков, Кэнта переговорил с бабушкой, и она выдала его за младшего брата своего покойного мужа. Однако муниципалитет вовсе не собирался вечно кормить вполне трудоспособного мужчину. Да и сам Кэнта обладал от природы склонностью к кочевому образу жизни. Так что через пару месяцев он из барака ушел.

Что до бабушки, то она не смогла расстаться с Кэнта. Она как-то прикипела к нему. Они стали бродяжничать на пару. Во время землетрясения выгорела половина Токио. Они переселялись из одних руин в другие. Они и были их домами.

В этот день на место прежнего вещевого склада прибыли посланцы императора. Премьер-министр, министр внутренних дел и мэр Токио произнесли прочувствованные слова. Иностранные послы возложили венки. В 11:58 движение транспорта приостановилось. В стране была объявлена минута молчания.

Пароходы, прибывшие из Иокогама, курсировали по реке Сумидагава до вещевых складов. Таксисты выдвинулись туда же. Религиозные организации, Красный Крест, христианская женская школа прислали отряды волонтеров.

Открыточные магазины рекрутировали бродяг, чтобы они торговали фотками разрушений и обезображенных трупов. Киностудия прислала оператора с высокой треногой. Господа меняли серебро на медь, чтобы было сподручнее подавать милостыню.

Молодые люди в униформе поддерживали порядок на подъездах к складу. На соседних бараках были вывешены траурные полотнища. Вода, печенье, яйца вкрутую и лед – все это раздавалось бесплатно.

Эпилог прошлогодней трагедии: толпа из десятков тысяч людей. В том числе и Кэнта с бабушкой. Соединив руки, они поднимают их вверх. Перед высокими воротами, увитыми крепом с белыми полосами, Кэнта снял левый ботинок и отдал его бабушке. «А правый пусть на мне будет. А то совсем босому неудобно как-то».

Они стали протискиваться по огороженной дороге через стену животов и очутились перед колумбарием. Над головами стремительно сгущались сумерки.

– Бабка, гляди, гляди скорее. Это же деньги, деньги! Денежный дождь!

И вправду, когда венки и цветы увеличились с их приближением в размере, даже ноги похолодели – они шли по деньгам.

– Что это?

– Неужели?

Люди втягивали головы в плечи. Деньги. Земля была усыпана ковром из медных и серебряных монет. Они шли по нему. Перед колумбарием вырос целый холм денег. Не в силах добраться до самого колумбария, люди бросали и бросали деньги через головы. Они падали в толпу, как град.

– Бабка, поняла, что делать нужно? Смотри у меня! – Голос у Кэнта срывался. Пальцами левой ноги он схватил несколько монет и опустил их в свой просторный правый ботинок.

По мере приближения к колумбарию холодная от денег дорога превращалась в раскаленную – от трения бесконечных подошв о монеты.

Едва передвигая свои отяжелевшие ботинки, они добрели до пустынного берега широкой реки. Уселись на корточки под оцинкованной крышей какого-то навеса и удивились: пароходов на ее глади было – как днем.

– Вот теперь и умереть можно. По серебряной дорожке прошлись! Только ноги все сбил – будто в аду по гвоздям шел.

Кэнта был бледен, зато щеки бабушки алели по-молодому.

– Я так волновалась, так волновалась. Словно девочка какая. Смотрю на тебя – по серебру ступает! А меня за подошву будто мужик какой своими зубищами покусывал.

Бабушка сняла ботинок с левой ноги. Кэнта только взглянул да как закричит:

– Ну ты даешь! Одного серебра набрала!

– А чего? Медь только дураки подбирают!

Кэнта внимательно посмотрел на бабушку.

– Здорово! В этой толпе, где и своих-то ног не увидишь, серебро от меди отличить! А у меня совсем пальцы отнимаются. Десяток монет подобрал – и все, не сгибаются. А баб ничего не берет.

– Перестань, посчитай лучше.

– Пятьдесят сэн, шестьдесят, восемьдесят, девяносто, одна иена и десять сэн, двадцать одна иена и тридцать сэн. И это еще не все!

– Совсем про дочкин гребешок позабыла. Вот он у меня, за пазухой.

– Давай бросай в воду.

– Я его в ботинок положу. И по воде пущу.

Бабушка по-девичьи широко размахнулась и бросила ботинок в реку.

– Кэнта, давай завтра досчитаем. Сакэ купим. И окуньков возьмем. Нашу свадьбу отпразднуем. Решено? Чего молчишь, негодник?

Ее глаза засветились молодостью.

Ботинок нагрузился водой и пошел ко дну. Гребешок всплыл и тихо поплыл по реке.

Слепец и девочка

Каё не понимала, зачем она водит за руку этого человека по совершенно прямой улице, которая упирается в железнодорожную станцию – ведь он был в состоянии вернуться домой сам. Понимать-то не понимала, но только в какой-то момент эти проводы сделались ее обязанностью.

Когда Тамура пришел к ним в первый раз, мать сказала: «Каё, проводи его до станции».

Они вышли из дому. Через какое-то время Тамура переложил свою длинную палку в левую руку, стал водить правой, чтобы найти Каё. Когда она увидела, как он беспомощно шарит где-то сбоку от нее, Каё покраснела, и ей пришлось взять его за руку.

«Спасибо. Ты еще такая маленькая», – сказал он тогда.

Каё тогда подумала, что ей придется сажать его в поезд, но, взяв купленный ею билет, Тамура решительно направился прямо в сторону контролера, оставив в ее ладони монетку. Подойдя к поезду, он пошел вдоль него, легко постукивая пальцами по окнам, пока не дошел до дверей. Его движения выдавали уверенность. Каё облегченно вздохнула. Когда поезд тронулся, она улыбнулась. Ей показалось таким удивительным, что его пальцы были зрячими.

А вот еще. Ее старшая сестра Тоё была освещена закатным солнцем – она сидела на постели возле окна и красилась. «Догадайся-ка, что там отражается в зеркале?» – спросила она Тамура.

Даже Каё было понятно, что она сказала глупость. Что там может отражаться, кроме ее же лица?

Тоё спросила так потому, что залюбовалась своим отражением. Ее голос обвивал мужчину. На самом-то деле она хотела сказать: посмотри, хоть я так прекрасна, а ведь как добра с тобой!

Тамура молча подошел к ней, кончиками пальцев провел по зеркалу. Потом вдруг обеими руками взялся за зеркало и чуть повернул его.

– Что ты делаешь?!

– Посмотри, в зеркале отражается лес!

– Лес?

Сестра, словно зачарованная, нагнулась к зеркалу.

– Видишь, солнце освещает лес.

Тоё подозрительно посмотрела на водившего пальцами по стеклу Тамура. Резко рассмеявшись, она вернула зеркало в прежнее положение и сосредоточенно отдалась прежнему занятию.

Но вот Каё удивилась по-настоящему. Лес в зеркале привел ее в изумление. Тамура говорил правду: верхушки деревьев плавали в дымчатом лазоревом свете, исходящем с запада. Свет падал на подвяленные осенью крупные листья снизу, и они просвечивали теплом. Тихий вечер бабьего лета. Но его отражение в зеркале было совсем другим. Из-за того, что зеркало не могло передать мягкость света, будто бы рассеиваемого тонким шелком, отражение пугало глубоко затаившимся хладом. Будто смотришься в озеро. Хотя Каё привыкла смотреть на лес из окна, она его не видела по-настоящему. Слепец открыл ей глаза. Неужели Тамура и вправду может видеть лес? Ей хотелось спросить его, видит ли он разницу между самим лесом и его отражением. Его пальцы вдруг испугали ее. А потому, когда по дороге на станцию он взял ее за руку, ей стало еще страшнее. Но потом страх забылся – ведь ей приходилось провожать Тамура всякий раз, когда он приходил к сестре.

– Где мы? Это лавка зеленщика?

– Это уже похоронная контора?

– До магазина одежды еще не дошли?

Пока они шли этой привычной дорогой, Тамура – то ли в шутку, то ли всерьез – задавал ей такие вот вопросы. Слева были: табачная лавка, стоянка рикш, обувной магазин, лавка корзинщика, столовая. А справа – пивная, магазин носков, забегаловка с горячей лапшой, заведение, где подавали суси, посудная лавка, парфюмерия, зубной врач…