Коллеги - Аксенов Василий Павлович - Страница 36

...Инна знакомится со сторожем Луконей. Он бродит по льду возле самого берега, носит в руках здоровенный чурбан. Подо льдом, как за стеклом аквариума, ходит рыба, сильно работает хвостом. Луконя расставляет ноги, поднимает чурбан. Рыба идет прямо к нему. Р-раз! Луконя бьет чурбаном в лед.

– Ой! – вскрикивает Инна.

Из-под чурбана разбегаются в разные стороны белесые извилистые трещинки. Рыба недвижима. Луконя бежит за пешней.

– Во! – говорит он, поднимая над головой блестящую рыбу.

– А это не браконьерство? – спрашивает Инна.

Луконя озадаченно смотрит на нее, хлопает ресницами, прикидывает.

– На, – говорит он и протягивает ей рыбу. – С приветом Митричу.

Понятно, она теперь соучастница. Инна торжественно несет домой рыбу. Как будет хохотать Сашка, когда она ему расскажет! Инна счастлива.

Вот день. В лесу на синем снегу чуть дрожат солнечные пятна. Ели растопырили мохнатые крылья, вот-вот полетят. Инна сегодня особенно счастлива: Зеленин взял ее с собой на вызов. Шесть километров они пройдут по этому лесу, а потом, когда Саша закончит работу, покатаются вместе с гор. Мелькает впереди его синяя куртка, ритмично взмахивают палки. Инне приятно идти по проложенной им лыжне, приятно видеть впереди долговязую фигуру, которая на лыжах, как ни странно, кажется довольно складной. Да, у него очень уверенный вид, когда он идет на лыжах. Вообще он стал гораздо увереннее, чем казался ей тогда, в Комарове. Немного огрубел. Тогда это был юноша, беспредельно напуганный своей смелостью, будто умоляющий не судить о нем по первому впечатлению, спотыкающийся, неистово размахивающий руками, когда речь заходила о медицине или о стихах. Но почему-то и тогда казалось, что этот человек уже на что-то решился и не отступит от своего. Может быть, именно эта не совсем понятая нацеленность и привлекала в нем Инну? Ведь ей всегда нравились решительные и даже самоуверенные, веселые и скупые на проявления чувств ребята! Нет, письма свои она адресовала чудаку, мечтателю, человеку с избытком искренности, представителю определенного типа людей, которых раньше она считала рохлями. Но он ни тот и ни другой. Кто же он? А теперь уже поздно разбираться во всем этом. Теперь она бежит по его лыжне.

Задумавшись, Инна отстала. Она увидела, что Зеленин уже вышел из лесу и теперь стоит на голом пригорке, опершись на палки. Сейчас вид у него был действительно мечтательный. Вот за что она будет его любить! За то, что он постоянно меняется, ежеминутно, ежедневно. И остается в то же время самим собой.

– Ах, какая ерунда! – воскликнула она, и это означало: к черту смутный анализ и сомнения, она будет любить этого человека, каким бы он ни был, каким он ни станет!

Однако нужно захватить лидерство. Это еще что такое? Ведь она же все-таки главная, и потом, у нее как-никак второй разряд по лыжам, а у него несчастный третий!

Инна быстрее заработала руками и ногами, вылетела на пригорок и, царапнув Сашку лукавым взглядом, сразу же ухнулась вниз. Лыжи понесли ее по твердому насту в ложбину, где курились избушки Журавлиных выселок.

Когда они подъехали к избе, хозяйка вышла на крыльцо.

– Кто у вас болен? – спросил Зеленин, нагибаясь и расстегивая крепления.

Ответа не последовало. Он посмотрел на хозяйку, и ему показалось, что она немного смущена.

– Опять Ванюшка снегу наглотался? Я вас предупреждал, Мария Владимировна, у него очень тревожный хабитус... Или Ниночка?

– Здоровы ребята, – ответила хозяйка с явным смущением.

– Сами занедужили?

– Да нет же, Александр Дмитриевич! Да вы проходите. – И, только пропустив его вперед себя в сени, она тихо сказала: – Мужик мой приболел.

– Муж? – изумился Зеленин. – Позвольте...

Он знал, что эта полная, еще сравнительно молодая женщина – вдова. Его изумление возросло, когда он за цветастым пологом увидел Ибрагима Еналеева.

Тот лежал с закрытыми глазами, с гримасой боли на лице. Почувствовав, что на него смотрят, он вздрогнул, сел на кровати, увидел Зеленина и закричал на женщину:

– Вызвала все-таки? Почему не слушаешь, почему?

– Что с вами, Ибрагим? – спросил Зеленин.

– Животом он мучается, Александр Дмитриевич, – сказала Мария Владимировна, – а сегодня так схватило, прямо на крик.

Зеленин присел на кровать, расспросил Ибрагима, осмотрел его. После осмотра предложил лечь в больницу. Тот посмотрел на Марию Владимировну, потом снова на Зеленина:

– Живот резать будешь?

– Нет.

– Ну ладно, лягу в больницу.

В задумчивости Зеленин вышел из дома. «Похоже на язву, – думал он. – Нужно будет посадить его на диету. А выдержит ли он?» Еще больше, чем симптомы болезни, Зеленина занимала судьба Ибрагима. Тогда, во время осмотра симулянтов из третьего барака, он понял, что вспышка Еналеева была искренней. А это было для Александра пробой человека. Потом как-то Тимоша сказал, что Ибрагим стал неплохо работать и вроде понемногу отходит от Федькиной компании. И вот теперь, оказывается, он женился, да еще на женщине, которую все категорически считали самостоятельной. Такая не пойдет за трепача.

Зеленин сощурился на солнце и приложил ладонь к глазам. Он увидел, что Инна «лесенкой» лезет вверх по склону.

Они катались вместе до темноты и вернулись домой, еле волоча ноги.

Инна и Александр сидят с ногами на тахте. В комнате светятся только шкала приемника и сигарета Зеленина.

Инна положила голову на плечо мужа. Они сидят обнявшись и ждут. Напряженное ожидание большого зала прилетело к ним сюда по радиоволнам из Москвы.

И чудо свершается. Кажется, что кто-то нервный, прекрасный подсел к ним, положил им на плечи большие руки и смотрит в упор огромными, вбирающими весь мир, сводящими с ума глазами. Звучит рояль.

вспоминает Саша.

– Да-да, – шепчет Инна.

И больше не нужно слов. Нужно молчать, но Сашка лепечет:

– Боже мой, какое счастье быть хотя бы причастным к искусству! Хотя бы таскать рояль!

– Помолчи! – обрывает она.

Тот, кто пришел сюда, встает, ходит по темной комнате, смотрит в окна, разводит руками в немом вопросе, потрясает кулаками в гневе, сжимает руки у себя на груди, словно задыхаясь от счастья, и, наконец, сделав торжественный прощальный жест, исчезает.

Через минуту Инна говорит:

– Понимаешь, Сашка, я играю...

Он понимает сразу, что она играет по-настоящему. Раз она осмелилась сказать это сейчас, значит, по-настоящему.

– Как бы я хотел послушать тебя!

Ибрагим гулял по березовой роще, поджидая жену. Он признавался себе, что все еще смущается этих новых, неведомых для прежнего Ибрагима отношений с женщиной, стыдится перед людьми. Поэтому он и поджидал ее всегда в березовой роще возле больницы. Он топтался взад-вперед по тропинке и волновался, вспоминал, как много лет назад, в другой жизни, восемнадцатилетний юноша бродил по набережной в Баку и испытывал точно такое же волнение.

Неожиданно он увидел мужскую фигуру, приближающуюся к нему знакомой развалистой походкой. Это был Федька Бугров.

– Здорово, Ибрагим! – радостно заорал он и хлопнул его по плечу.

– Здравствуй, раз не шутишь, – осторожно ответил Ибрагим.

– Ну, как ты тут кантуешься?

– Оклемался маленько.

Федька подтолкнул его к скамейке, рукавицей смахнул снег, вытащил из кармана поллитровку, развернул газету, в которую были завернуты кусок сыра и соленые огурцы.

– За поправку, что ли, Ибрагим? Тяни!

Ибрагим отстранился:

– Ни-ни, диет соблюдаю, Федька.

– Чего-о-о?

– Диет. Ничего кушать нельзя: барашка нельзя, селедку нельзя, водку нельзя, ничего нельзя. Доктор запретил.