Коллеги - Аксенов Василий Павлович - Страница 22

Вера села, сняла с головы платок и медленным движением поправила волосы. У нее был отсутствующий, будто пьяный вид.

– Что у вас есть выпить? – спросил Алексей у буфетчицы.

– Только шампанское, – сильно подмигивая, ответила буфетчица. Максимов непонимающе поднял брови. Тогда она прельстительно улыбнулась и, сохраняя лишь видимость конспирации, показала ему бутылку «Московской особой». – Для хорошего человека найдется и покрепче...

Максимов отрицательно покачал головой. Он взял бутылку шампанского, две порции мороженого, два пузатых фужера, расставил все это на столе, взглянул на Веру, и сердце его захлестнула неслыханная волна нежности к этой умнице, чистюле, профессорской дочке, которая сидит сейчас напротив него, касаясь туфелькой поллитровки, не замечая свалявшейся уличной грязи на кафельном полу случайной забегаловки.

– Шампанское, – сказал он. – Очень глупо?

– Почему же? Наоборот, – улыбнулась она.

И, не отрывая глаз друг от друга, они сделали первый глоток. В этот момент буфетчица включила радио. Возможно, она сделала это из деликатности, чтобы влюбленные говорили, не боясь быть услышанными. Возможно, равнодушно повернула рычажок, от нечего делать. Но так или иначе, в заведение влетели и заметались от стены к стене тревожные звуки Двенадцатого этюда Скрябина. Алексей вздрогнул. Он вспомнил, как несколько лет назад в Большом зале филармонии он впервые услышал это, как впился в колонну, оставив на ее целомудренном мраморе чернильные следы от своих студенческих пальцев. Почему могут звуки, которые суть не что иное, как колебание воздуха, проникать так глубоко в человека, властвовать над ним, намекать, напоминать и звать? Как мог сотворить такие звуки обыкновенный человек, существо, физиологически однотипное сотням миллионов своих собратьев? Почему вообще одни люди сочиняют музыку, раскрывают сердца своих братьев для любви, героизма, верности, а другие с тупым равнодушием поднимают автоматы и, соревнуясь в меткости, истребляют своих братьев, своих безоружных братьев?

– Интересно, кто это: Рихтер или Гилельс? – сказала Вера. Алексей приподнял бокал и накрыл ладонью ее руку:

– Давай выпьем за что-нибудь, провозгласим тост!

– За что?

– Ну... за наше будущее. И потом... Я еще не сказал тебе, что я тебя люблю.

– Ой, Лешка, – рассмеялась Вера, – а я-то весь этот вечер подозревала тебя!

– Скажи, Вера, а раньше ты не знала?

– К сожалению, нет, – печально произнесла она. – А почему ты сам?..

– Потому что у тебя были разные ребята, а потом и Владька.

– Это потому, что у тебя была Вика и прочие.

– Это правда?

– Да.

Они смотрели друг на друга и вспоминали прошедшие годы, в течение которых почти ежедневно встречались, но не так, как хотелось обоим. Вера удивлялась, как это она, обычно чуткая на такие вещи, не смогла понять, что грубовато-приятельское обращение Максимова – это только маскировка, и Алексей клял себя за то, что не смог разгадать ее быстрых, удивительных взглядов. А теперь, когда они, блуждавшие окольными путями, вдруг увидели друг друга так близко, так доступно и бросились навстречу, задыхаясь, сбивая все на пути, им минутами чудилось, что расстояние не сокращается, что все это похоже на бег по деревянному барабану.

– Слушай, Вера, я тебя сейчас удивлю.

Максимов, волнуясь, чиркнул спичкой, закурил и неестественным, насмешливым голосом стал читать:

Вера смеялась, но глаза ее дрожали.

– Это на первом курсе, я помню, – сказала она, – ты тогда страшно хамил, а я думала: откуда такой смешной? Так, значит, ты пишешь? Конечно, никто в мире об этом не знает? Это на тебя похоже. Прочти еще что-нибудь.

Максимов злился. К чему это мальчишество, эти стихи? Еще не поймет, вообразит, что он любил ее, как какой-то Пьеро, как тайный воздыхатель. Все-таки он стал читать.

В магазинчик со смехом ввалились четверо парней. Один за веревочку нес волейбольный мяч, в руках у других были спортивные чемоданчики. Сразу стало тесно, шумно и неуютно. Шуршали синие плащи; здоровые глотки работали на полную мощность: уровень абрикосового сока стремительно падал.

Вера вопросительно улыбнулась. Алексей пожал плечами.

– Плебей, я же говорил тебе, что Моню надо подстраховывать! – вдруг заорал один из парней.

Максимов и Вера встали. Вслед им понеслись восклицания:

– Ребята, мы спугнули пару голубков!

– Не чутко, товарищи, не чутко!

– А девочка ничего-о! Я бы не отказался.

Вера была уже на улице, но Максимов все-таки обернулся.

– Это ты сказал? – обратился он к тощему высокому блондину.

Тот хихикнул и оглянулся на товарищей.

– Ну я. А что?

– А то, что я тебе уши могу оборвать за нахальство.

– Это ты-то?

– Вот именно.

– Да я на тебя начхать хотел.

– Сию же минуту извинись. Ну!

Двое парней угрожающе придвинулись, но четвертый отодвинул блондинчика и сказал:

– Спокойно, мальчики, этот играл за «Медика». Ты слышишь, не обижайся, Кешка у нас запасной. Кешка, извинись. Не дорос еще задевать игроков основного состава.

– Ну, ладно, – буркнул Кешка.

Удовлетворенный, Максимов вышел на улицу, Вера, посмотрев ему в лицо, расхохоталась и погладила по щеке:

– Ерш! Что ты полез? Ведь они могли тебя избить.

– Это еще как сказать! – усмехнулся Максимов. – Да ты испугалась?

– Конечно, испугалась. Еще бы, ведь ты был один.

Она взяла его под руку и взглянула сбоку на его лицо, которое не стало мягким от добродушной усмешки. Уже давно она заметила, что его лицо часто становится похожим на лицо боксера, выходящего из своего угла. Она знала, что в ситуациях, сходных с сегодняшней, Алексей никогда не уступит. Но она знала еще и другое. Знала, как доверчив Алексей, как предан своим друзьям, с какой почти ребяческой готовностью он откликается на привет и искренность. В последнее время он грустный и говорит мрачно. Может быть, в этом часть и ее вины? Или это все поза? Ах, не все ли равно? Она его любит таким, какой он есть. Трепач, позер, задира, бука? Ну и прекрасно. Ей надоели добродетели Веселина. Тот, вероятно, сделал бы вид, что не расслышал, а может быть, даже сказал бы: «Какие нравы, Верочка, подумать только!» Но что же делать? Бросить Олега? Значит, бросить и работу? Нельзя же будет оставаться с ним на одной кафедре. А! Ведь она женщина, а не синий чулок. «Лешка, дорогой мой, стриженый грубиян! Какая у него рука – будто опираешься на металл...» А все-таки трудно, невозможно представить его в роли мужа. Лешка в их чинной квартире. Забавно до чертиков. Но какой ужас! Олег съезжает... Дрожащими руками упаковывает чемодан, что-то шепчет под нос, смотрит виновато глазами побитой собаки... Ой! Верочка, зачем ты лезешь в эту путаницу? Ведь все у тебя шло так гладко, и папа был доволен. Ты работала с увлечением и удовлетворяла «общие культурные запросы». Сними же свою руку с этой железяки! Беги! Вон едет такси. Трусиха, посмотри на его лицо. Боксер устал. Любимый парень! Она пойдет с ним куда угодно, в любую трущобу, и будет принадлежать только ему. А как же аспирантура? Диссертация? Веселин?

– Почему это мне кажется, что сейчас март? – сказал Максимов.