Легенда - Геммел Дэвид - Страница 36

— Я слышал, — кивнул Бреган. — Но говорят, что он ушел оттуда, заключив договор с тамошним королем.

— Дун Пинар сказал, что король согласился стать вассалом Ульрика и что Ульрик держит его сына заложником. Королевство принадлежит вождю надиров.

— Ох и умный он, видать, мужик. Но что он будет делать, когда завоюет весь мир? Какой в этом прок? Мне бы вот, скажем, землицы побольше да дом попросторнее. Это я понимаю. Но на кой мне десять наделов? Или сто?

— Ты мог бы стать богатым и могущественным — ты помыкал бы своими арендаторами, а они кланялись бы тебе, когда ты проезжал бы мимо в своей красивой карете.

— Меня это нисколько не привлекает.

— А меня — да. Я всегда с большой неохотой ломал шапку перед каким-нибудь дворянчиком на резвом коне. Как они все смотрят на тебя, как презирают за то, что ты копаешься в земле: такой платит больше денег за свои шитые по мерке сапоги, чем я зарабатываю за год рабского труда. Нет, я не прочь стать богатым — таким богатеем, чтобы никто не смел смотреть на меня сверху вниз.

Джилад отвернулся, устремив взгляд на равнину, — гнев его был яростен, почти осязаем.

— Но тогда ты сам смотрел бы на людей сверху вниз, Джил?

И презирал бы меня за то, что я остался крестьянином?

— Нет, конечно же, нет. Человек должен быть свободен делать все, что хочет — при условии, если не обижает других.

— Может, потому Ульрик и хочет захватить весь мир? Может, ему обрыдло, что все смотрят на надиров свысока?

Джилад повернулся обратно к Брегану, и гнев его прошел.

— Ты знаешь, Брег, то же самое сказал мне Пинар, когда я спросил, ненавидит ли он Ульрика за то, что тот хочет покорить дренаев. Он сказал: «Он не дренаев хочет покорить, а надиров возвысить». По-моему, Пинар им восхищается.

— А я вот восхищаюсь Оррином. Нужно большое мужество, чтобы выйти на учения с солдатами, как сделал он. Да еще когда солдаты тебя недолюбливают. Мне было очень приятно, когда он выиграл турнир.

— Это потому, что его победа и тебе принесла выигрыш — пять серебряных монет.

— Это нечестно, Джил! Я поставил на него, потому что он из «Карнака», я и на тебя поставил тоже.

— На меня ты поставил медный грош, а на него пол-унции серебра — так сказал Дребус, который принял твой заклад.

Бреган с улыбкой похлопал себя по носу.

— Ну, за коня дают одну цену, а за козла другую. Да я и знал ведь, что тебе не бывать победителем.

— Я чуть было не побил этого бара Британа. Присудили ему, вот и все.

— Положим — но Пинара ты никогда бы не побил, как и того легионера с сережкой. А главное — ты нипочем не побил бы Оррина. Я же видел, как фехтуете вы оба.

— Ишь ты, каков знаток! Как же ты сам не участвовал в турнире с твоими-то познаниями?

— Не нужно уметь летать, чтобы знать, что небо голубое.

А ты-то сам на кого ставил?

— На гана Хогуна.

— А еще на кого? Дребус говорит, ты сделал две ставки.

— Сам отлично знаешь — от того же Дребуса.

— А я его не спрашивал.

— Врешь! Ну да ладно. Я поставил на себя — на то, что войду в последнюю полусотню.

— И чуть было не вошел. Всего одного очка не хватило.

— Да, один хороший удар — и я бы выиграл месячное жалованье.

— Такова жизнь. Может, на будущий год вернешься и попробуешь еще разок?

— Ага — когда кукуруза вырастет у верблюда на горбу.

В замке Друсс едва сдерживал себя, пока городские старшины обсуждали на все лады предложение Ульрика. Новость Дошла до них с ошеломляющей быстротой, и Друсс едва успел прожевать кусок хлеба с сыром, как посыльный от Оррина уведомил его о приходе старшин.

В Дренае издавна повелось так, что старшины имели доступ к главе города и право обсуждать с ним различные Дела — это право перестало действовать только во время сражения. Ни Оррин, ни Друсс не могли отказаться — и требование Ульрика нельзя было представить как пустячное, не стоящее обсуждения дело.

Выборных старшин было шесть, и они заправляли всей торговлей в городе. Главой гильдии и главой старшин был Бриклин, оказавший Друссу в ночь покушения столь роскошный прием. Мальфар, Бакда, Шинелл и Альфус тоже были купцами, Берик же — дворянином, дальним родственником князя Дельнара и видным лицом в городе. Лишь недостаток средств удерживал его в Дельнохе, вдали от Дренана, который он любил.

Пуще всего Друсса злил Шинелл, толстый, будто намасленный, торговец шелком.

— Но имеем же мы право обсудить условия Ульрика — и наш голос должен учитываться при решении, принять их или отвергнуть, — твердил он — Это затрагивает жизненные интересы города, и мы по закону должны участвовать в совете.

— Вы прекрасно знаете, дорогой мой Шинелл, — ввернул Оррин, — что городские старшины имеют полное право обсуждать любые гражданские дела. Данный же вопрос вряд ли подпадает под эту категорию. Однако ваше мнение будет учтено.

Мальфар, краснолицый виноторговец лентрийского происхождения, прервал начавшего было возражать Шинелла.

— Все эти разговоры о правилах и установлениях никуда нас не приведут. Истина в том, что мы здесь на военном положении. Так вот: способны ли мы выиграть эту войну? — Он обвел зелеными глазами лица присутствующих, и Друсс забарабанил пальцами по столу — единственный признак испытываемого им напряжения. — Способны ли мы вести эту войну столь долго, чтобы заключить почетный мир? Я так не думаю.

Это бессмысленно. Абалаин сократил армию в десять раз, а флот наполовину. Наш Дрос в последний раз подвергался осаде двести лет назад — и едва устоял. Притом в летописи сказано, что в нем тогда было сорок тысяч воинов.

— Ближе к делу, любезный! — перебил его Друсс.

— Сейчас я перейду к нему, Друсс, и не смотрите на меня так сурово. Я не трушу. Я хочу сказать одно: если мы не можем удержать город и не можем победить, какой же смысл оборонять его?

Оррин взглянул на Друсса, и старый воин подался вперед.

— Смысл такой, что никто не знает, проиграл он или нет? Покуда не проиграет. Мало ли что может быть.

Вдруг с Ульриком случится удар, или чума поразит надирское войско. Надо попытаться выстоять.

— А как же женщины, дети? — спросил Бакда, стряпчий и собственник, с лицом, напоминавшим череп.

— Женщины и дети могут уйти.

— Куда им идти, скажите на милость? И на какие деньги?

— Боги! — загремел Друсс, вскочив на ноги. — Чего вам еще от меня надо? Уйдут ли они, куда пойдут и как — все это касается только их и вас. Я солдат, и мое ремесло — это драться и убивать. И уж поверьте мне, у меня это хорошо получается.

Нам приказано драться до последнего — так мы и сделаем.

Быть может, я не слишком разбираюсь в законах и тонкостях городского управления, но одно я знаю твердо: человек, который говорит о сдаче перед осадой, есть предатель. И место ему на виселице.

— Хорошо сказано, Друсс, — кивнул Берик, высокий мужчина средних лет с седыми волосами до плеч. — Я и сам не мог бы сказать лучше. Очень вдохновляет. — Он улыбнулся, а Друсс сел на место. — Однако вот что. Вы сказали, что вам приказано драться до последнего. Но ведь приказ может быть изменен: политика такая штука, что рано или поздно затрагивает вопрос целесообразности. В данное время Абалаину выгодно, чтобы мы готовились к войне. Это может придать ему больше веса в переговорах с Ульриком. Но в конечном счете он может склониться к сдаче. Истина остается истиной: надиры покоряли все государства, в которые вторгались, а Ульрик как полководец не имеет себе равных. Предлагаю написать Абалаину с тем, чтобы он рассмотрел этот вопрос заново.

Оррин послал Друссу предостерегающий взгляд.

— Прекрасно изложено, Берик. Нам с Друссом, как людям военным, это не к лицу, вы же вольны писать кому угодно — и я прослежу, чтобы ваша петиция была отправлена с первым же свободным курьером.

— Благодарю вас, Оррин. Это весьма достойно с вашей стороны. А теперь, быть может, перейдем к вопросу о снесенных домах?