Легенда - Геммел Дэвид - Страница 2

Война.

Почему даже приближение ее низводит человека до зверя?

Хоребу были хорошо известны почти все посетители. Семейные люди, крестьяне, купцы, ремесленники. Мирные, надежные, добрые в большинстве своем мужики. И вот они сидят, толкуя о смерти и о славе, готовые уничтожить любого, кого заподозрят в сочувствии к надирам. Стоит только послушать, с каким презрением они выговаривают самое это слово — «надиры».

«Но скоро они прозреют», — печально думал Хореб. И как еще прозреют! Хозяин поглядел на дочек, разносящих кружки и вытирающих столы, и в глазах его зажегся теплый огонек. Крошка Дори, вспыхнувшая под своими веснушками от чьей-то вольной шутки; Беса — вылитая мать, высокая и белокурая; толстушка Несса — всеобщая любимица, просватанная за Норваса, пекарского подмастерья. Хорошие девчушки, радость, посланная ему судьбой. Взгляд Хореба упал на высокую фигуру в синем плаще, сидящую у окна.

— Чтоб тебе, Рек, опять ты за свое! — пробормотал Хореб себе под нос. Он выругался, снял свой кожаный передник, взял наполовину полный кувшин с пивом, кружку — подумал — и достал из шкапчика бутылку крепкого вина, которую берег на свадьбу Нессы.

— Поделись бедой — и она увеличится вдвое, — сказал он, усаживаясь напротив Река.

— Одна голова плоха, а две еще хуже, — ответствовал Рек, наполняя свой бокал хозяйским вином. — Знавал я одного полководца, — продолжал он, вертя своими длинными пальцами бокал и наблюдая, как играет вино. — Он ни одного сражения не выиграл и ни одного не проиграл.

— Как так?

— Ты ведь знаешь ответ. Я тебе уже рассказывал.

— У меня плохая память. И потом, я люблю слушать твои истории. Как это возможно — не проиграть и не выиграть?

— А он сдавался при первой же опасности. Умно, правда?

— Как могли солдаты подчиняться ему, если он никогда не побеждал?

— Так ведь он и побежденным не бывал — а стало быть, и они тоже.

— А ты бы пошел за таким?

— Ни за кем я больше не пойду — а уж за воеводой и подавно. — Рек повернул голову, прислушиваясь к разговорам вокруг, и даже глаза прикрыл. — Послушай-ка их. Послушай, как они толкуют о ратных подвигах.

— Откуда им знать, друг мой Рек? Они этого не нюхали и на язык не пробовали. Не видели, как воронье, кружа черной тучей над полем битвы, выклевывает глаза мертвецам, как лисицы выдирают жилы, как черви...

— Замолчи, будь ты проклят! Мне напоминать не надо. И будь я проклят тоже, если пойду. Когда у Нессы свадьба?

— Через три дня. Он хороший парень, заботливый. Все плюшки ей таскает. Скоро она будет как бочка.

— Не от плюшек, так от чего другого, — подмигнул Рек.

— Да уж, — широко усмехнулся Хореб. Они сидели вдвоем среди накатывающего волной шума, молча и задумчиво попивали свое вино. Потом Рек подался вперед.

— Первый удар они нанесут по Дрос-Дельноху. Известно тебе, что там всего десять тысяч человек?

— Насколько я слышал, еще меньше. Абалаин только и знал, что урезывать регулярные войска, довольствуясь ополчением. Однако там шесть высоких стен и крепкий замок. Да и Дельнар не дурак — он сражался при Скельне.

— Да ну? Это там, что ли, один воин вышел против десяти тысяч, швыряя горы в супостата?

— Сага о Друссе Легендарном, — понизил голос Хореб. — Сказка о великане, в чьих глазах была смерть и чей топор наводил ужас. Собирайтесь в кружок, детки, и берегитесь темноты, где таится зло, покуда я рассказываю.

— Паршивец этакий. Как ты пугал меня в детстве. Ты ведь знал его — Друсса?

— Давным-давно. Говорят, будто он умер. А если и жив, то ему уже за шестьдесят. Мы бились вместе в трех сражениях, но я только дважды говорил с ним. И лишь однажды видел его в деле.

— И что, хорош он был?

— Страсть и вспомнить. Это было как раз перед Скельном и поражением Бессмертных — так, переделка. Да, он был очень хорош.

— Неважный из тебя рассказчик, Хореб.

— Ты хочешь, чтобы я, как эти дурни, без устали молол о войне, смерти и резне?

— Нет, — покачал головой Рек, допив вино. — Нет, не хочу. Ты ж меня знаешь.

— Знаю достаточно, чтобы любить тебя, хотя...

— Хотя что?

— Хотя ты сам себя не любишь.

— Не правда. — Рек снова наполнил свой бокал. — Я себя очень даже люблю. Просто знаю себя лучше, чем других.

— Порой мне думается, Рек, что ты чересчур требователен к себе.

— Ну нет. Нет. Я требую очень немногого. Я ведь знаю свою слабость.

— Странное дело. Чуть ли не каждый человек уверяет, будто знает, в чем его слабость. А спросишь его, он скажет: я, мол, слишком щедр. Ну а твоя слабость в чем? Давай выкладывай — трактирщики для того и существуют.

— Ну, во-первых, я слишком щедр — особенно с трактирщиками.

Хореб улыбнулся, покачал головой и умолк.

«Слишком умен для героя и слишком подвержен страху для труса», — подумал он, глядя, как его друг осушил кубок и поднес его к лицу, вглядываясь в свое раздробленное отражение. Хоребу показалось, что Рек сейчас разобьет хрусталь, — таким гневом загорелось его лицо.

Но молодой человек осторожно поставил кубок на стол.

— Я не дурак, — тихо сказал он и замер, поняв, что произнес это вслух. — Проклятие! Разобрало-таки.

— Давай-ка я провожу тебя в твою комнату.

— А свеча там горит? — покачиваясь на сиденье, спросил Рек.

— Ну конечно.

— Ты ведь не дашь ей погаснуть, нет? Не люблю я темноту.

Не то чтобы боюсь, ты ведь меня знаешь, — просто не люблю.

— Я не дам ей погаснуть, Рек. Положись на меня.

— Я полагаюсь. Я ведь спас тебя, верно? Помнишь?

— Помню. Дай-ка руку. Я провожу тебя к лестнице. Вот сюда. Давай, переставляй ноги. Вот так, хорошо!

— Я не колебался. Кинулся в бой с поднятым мечом, верно?

— Верно.

— Нет, неверно. Я стоял минуты две и трясся. И тебя ранили.

— Но ты все-таки пришел мне на выручку, Рек. Разве ты не понимаешь? Рана — пустяки. Главное — ты меня все-таки спас.

— Для меня это не пустяки. Горит в моей комнате свеча?

За ним высилась крепость, серая и угрюмая, окруженная дымом и пламенем. Шум битвы звучал у него в ушах, и он бежал, задыхаясь, с колотящимся сердцем. Он оглянулся.

Крепость была близко, ближе, чем раньше. Впереди маячили зеленые холмы, окружающие Сентранскую равнину. Они мерцали и отступали от него, дразня своим покоем. Он побежал быстрее, и на него упала тень. Ворота крепости отворились.

Он боролся с силой, что влекла его обратно, кричал и молил. Но ворота закрылись, и он снова оказался в гуще битвы, с окровавленным мечом в дрожащей руке.

Он проснулся, широко распахнув глаза, раздувая ноздри, с рвущимся из горла криком. Но нежная рука легла на его щеку, и чей-то голос произнес ласковые слова. В глазах у него прояснилось. Занималась заря, и розовый свет нового дня брезжил сквозь замерзшее окошко спальни. Он повернулся на бок.

— Ты неспокойно спал, — сказала Беса, поглаживая его лоб.

Он улыбнулся, натянул повыше пуховую перину и привлек девушку к себе.

— Но теперь я спокоен. — Возбужденный ее теплом, он ласкал пальцами ее спину.

— Не сегодня. — Она поцеловала его в лоб, откинула перину, вздрогнула и перебежала через комнату, где лежала ее одежда. — Холодно как. Еще холоднее вчерашнего.

— А тут так тепло, — с намеком сказал он, приподнимаясь, чтобы видеть, как она одевается. Она послала ему поцелуй.

— С тобой хорошо, Рек, но детей от тебя я иметь не желаю. Ну-ка, вылазь. Утром приедет целая куча народу, и твоя комната нам понадобится.

— Ты красивая, Беса. Будь у меня разум, я бы женился на тебе.

— Значит, твое счастье, что разума у тебя нет, — иначе я бы тебе отказала, и ты бы этого не перенес. Мне бы посолидней кого. — Улыбка смягчила обидные слова — но не совсем.

Дверь отворилась, и ввалился Хореб с медным подносом, неся хлеб, сыр и большую кружку.

— Как твоя голова? — спросил он, ставя поднос на стол у кровати.