Друсс-Легенда - Геммел Дэвид - Страница 61

Правой рукой она медленно потянулась к брошке — и замерла, не коснувшись лунного камня. Отошла назад, села.

В комнату вошел Пудри.

— Ты носила ее, когда я впервые тебя увидел, — тихо сказал он.

Ровена молча кивнула. Пудри подошел и подал ей письмо, написанное твердым, четким почерком Мишанека.

Приветствую тебя, возлюбленная !

Я хорошо владею мечом, но сейчас отдал бы душу за то, чтобы столь же хорошо владеть словом. В тот давний год, когда ты лежала при смерти, я позвал трех чародеев запереть твой дар. Сделав это, они заодно заперли и двери твоей памяти.

Они сказали мне, что эта брошка — дар любви. Ключ к твоему прошлому и надежда на будущее. Из всех страданий, что я испытал, нет горшего, чем знать, что в твоем будущем не будет меня. Но я любил тебя и не изменил бы ничего, что было. Если бы каким-то чудом мне дозволено было вернуться в прошлое, я поступил бы так же, даже зная, чем все это кончится.

Ты свет моей жизни и любовь моя.

Прощай, Патаи. Пусть твой путь будет легким, а душа познает радость.

Письмо выпало у нее из рук. Пудри коснулся легкой ладонью ее плеча.

— Возьми брошку, госпожа Она покачала головой.

— Он готовится к смерти.

— Да. И он просил меня уговорить тебя взять эту брошь Он очень этого желал. Не отказывай же ему!

— Хорошо, я возьму, — торжественно произнесла она, — но когда он умрет, я умру вместе с ним.

Друсс сидел в опустевшем лагере и смотрел, как штурмуют стену. С этого расстояния идущие на приступ казались букашками, взбирающимися по крохотным лесенкам. Он видел, как падают вниз тела, слышал звук боевых рогов, а порой ветер доносил до него пронзительные крики раненых.

Зибен был рядом с ним.

— В первый раз на моей памяти ты не полез в драку, Друсс. Размяк, что ли, на старости лет?

Друсс, не отвечая, смотрел светлыми глазами на стену, из-под которой пробивался дым. Дерево в подкопе уже подожгли — скоро стена рухнет у основания. Дым сделался гуще. Атакующие отошли назад в ожидании обвала.

Время тянулось медленно в тишине, воцарившейся над равниной. Дым сгустился еще больше, а потом стал таять. Ничего не произошло.

Друсс взял топор и встал. Зибен последовал его примеру.

— Не получилось, — сказал поэт.

— Дай срок, — проворчал Друсс и зашагал вперед.

Они остановились ярдах в тридцати от стены, где стоял Горбен со своими офицерами. Никто не разговаривал.

Зубчатая щель, черная, как паучья нога, пробежала по стене, и раздался громкий треск. Щель стала шире, с ближней башни рухнул огромный кусок кладки. Защитники начали покидать стену. Появилась вторая трещина, потом третья. Обширный участок стены обвалился. Высокая башня перекосилась вправо и сползла в провал, подняв облако пыли. Горбен прикрыл рот плащом, выжидая, когда пыль осядет.

На месте прочной каменной стены остались иззубренные руины, похожие на поломанные зубы великана.

Запели роги, черная шеренга Бессмертных двинулась вперед.

— Пойдешь с нами? — спросил Горбен Друсса. Друсс покачал головой.

— Резня мне не по нутру.

Двор был усеян телами и лужами крови. Мишанек взглянул направо, где лежал его брат Нарин с торчащим в груди копьем, уставясь незрячими глазами в багровое небо.

Вот уже и закат, подумал Мишанек. Кровь струилась из раны у него на виске, он чувствовал, как кровь течет по шее. Спина болела — засевшая под левой лопаткой стрела при каждом движении впивалась в тело, мешала держать тяжелый щит. Мишанек бросил его. Рукоять меча сделалась скользкой от крови.

Слева стонал Щурпак со страшной раной в животе, пытаясь удержать на месте вываливающиеся внутренности.

Мишанек перевел взгляд на окруживших его врагов. Они чуть отступили назад и стояли угрюмым кругом. Мишанек медленно оглянулся. Он последний из наашанитов еще стоял на ногах. Устремив горящий взор на Бессмертных, он с вызовом крикнул:

— Что это с вами? Наашанской стали устрашились?

Никто ему не ответил.

Он пошатнулся и чуть не упал, но выпрямился снова.

Он почти уже не чувствовал боли.

Славный был денек. Подрытая стена рухнула, убив пару десятков человек, но остальные отошли в полном порядке. Мишанек гордился ими. Никто даже не заикнулся о сдаче. Они отступали за второй рубеж обороны, где встретили вентрийцев стрелами, копьями, камнями.

Но врагов было слишком много, и защитники не имели возможности удержать оборону.

Мишанек повел оставшихся пятьдесят воинов к замку — им отрезали дорогу и вынудили свернуть во двор дома, где прежде жил Кабучек.

«Чего они ждут? — спросил себя Мишанек и сам же ответил: — Ждут, когда ты умрешь».

Круг раздался, появился Горбен — в золотом облачении, с семизубой короной на голове. Император с головы до пят. Рядом шел воин с топором, муж Патаи.

— Еще один поединок... государь? — спросил Мишанек. Мучительный кашель сотряс его тело, кровь брызнула с губ.

— Сложи свой меч, воин. Все кончено! — сказал Горбен.

— Стало быть, вы сдаетесь? Если нет, дайте мне сразиться с вашим бойцом.

Горбен взглянул на воина. Тот кивнул и выступил вперед. Мишанек принял боевую стойку, но мысли его мутились. Он вспомнил, как сидел с Патаи у водопада. Она надела ему на голову венок из белых кувшинок — он и теперь чувствовал их мокрую прохладу...

Нет! Борись и побеждай!

Он поднял глаза. Противник высился над ним, как башня, и Мишанек понял, что стоит на коленях.

— Нет, — сказал он, с трудом выговаривая слова. — Не стану я умирать на коленях. — Он попытался встать, снова упал. Пара сильных рук поставила его на ноги, и он увидел перед собой светлые глаза Друсса. — Я знал... что ты... придешь.

Друсс отнес умирающего к мраморной скамье у стены, бережно опустил на холодный камень. Кто-то из Бессмертных снял с себя плащ, свернул его и подложил под голову наашанского военачальника.

Мишанек, увидев над собой темнеющее небо, повернул голову. Друсс стоял рядом с ним на коленях, вокруг собрались Бессмертные. По приказу Горбена они вскинули вверх свои мечи, салютуя доблестному врагу.

— Друсс... Друсс...

— Я здесь.

— Обращайся с ней... бережно. Ответа Мишанек не услышал.

Он сидел на траве у водопада с прохладным венком из кувшинок вокруг лба.

Решу не отдали на разграбление, мирных жителей никто не тронул. Бессмертные прошли по городу под ликующие крики толпы, махавшей флагами и бросавшей им под ноги лепестки цветов. В первые часы случились, правда, некоторые беспорядки — разгневанные горожане вылавливали вентрийцев, помогавших наашанским завоевателям.

Горбен приказал разогнать толпу, пообещав позднее расследовать случаи измены в судебном порядке. Убитых похоронили в двух братских могилах за городской стеной. Над вентрийцами император повелел воздвигнуть памятник — каменного льва с именами погибших на постаменте. Над наашанской могилой камня не поставили, но Мишанека погребли в Зале Павших под Большим Дворцом, что высился на холме над всей Решей.

Подвезли провизию, чтобы кормить жителей, и строители взялись за работу, разбирая дамбы, не пускавшие в город воду, восстанавливая городскую стену, а заодно дома и лавки, поврежденные большими камнями, которые баллисты метали через стену последние три месяца.

Друсса не занимало, что происходит в городе. Дни напролет он просиживал у постели Ровены, сжимая ее холодную белую руку.

После смерти Мишанека Друсс нашел его дом. Дорогу ему показал наашанский солдат, переживший последнее сражение. Вместе с Зибеном и Эскодасом Друсс мчался к дому на холме, окруженному красивым садом. У искусственного пруда сидел, рыдая, маленький человечек. Друсс сгреб его за ворот и поднял на ноги.

— Где она?

— Умерла, — обливаясь слезами, выговорил человек. — Приняла яд. Священник молится над ее телом. — Он махнул рукой в сторону дома, не переставая рыдать.