Друсс-Легенда - Геммел Дэвид - Страница 51

— Очень любезно с твоей стороны. — Воин с перевязью снова сел на коня.

Часовой, глядя им вслед, покачал головой. Он не надеялся увидеть их снова. Серебра у них много, а меча ни одного.

Старик приходил чуть ли не каждый день, и Друсс очень ценил эти мгновения. Гость никогда не задерживался надолго и говорил кратко, мудро и по делу.

— Самая большая опасность для тебя, когда ты отсюда выйдешь, — глаза. Ты слишком привык к темноте, и солнце может надолго ослепить тебя. Я, когда меня выпустили, ослеп почти на месяц. Смотри почаще на лампу, приучай зрачки суживаться.

Друсс, окрепший настолько, насколько это возможно в тюрьме, сказал ему в последнюю встречу:

— Завтра не приходи, и послезавтра тоже.

— Почему?

— Думаю уйти отсюда. — Старик рассмеялся. — Я серьезно. Дружище. Два дня не ходи ко мне.

— Как ты собираешься выйти? Чтобы сдвинуть дверную глыбу, нужны двое, притом она заперта на два засова.

— Раз так, увидимся через два дня.

И Друсс остался один в темноте. Мазь, что принес старик, залечила почти все его язвы, а порошок, дьявольски едкий, изгнал всех насекомых, кроме самых упорных. Сытная еда восстановила силы Друсса, зубы во рту больше не шатались. Лучше и желать нечего — его время пришло.

Весь долгий день он ждал и наконец услышал шаги тюремщика. В отверстие просунули чашку с водой и ломоть черствого хлеба. Друсс затаился в темноте, не шевелясь.

— Эй ты, крыса, кушать подано, — окликнул тюремщик. Ответом было молчание. — Ну как знаешь. Авось передумаешь еще.

Потянулись долгие часы, и вот в коридоре снова замигал факел. Друсс, выждав еще немного, зажег свою лампу и доел мясо, оставленное накануне стариком. Потом поднес лампу к лицу и стал смотреть на крохотный огонек, водя им перед глазами. Свет уже не жалил глаза так, как прежде. Друсс задул лампу, перевернулся на живот и отжался от пола сто пятьдесят раз.

Он уснул, и его разбудил приход тюремщика. Тот стал на колени у решетки, но в темноте, как достоверно знал Друсс, ничего разглядеть не мог. Вода и хлеб остались нетронутыми. Главное теперь в том, есть ли тюремщику дело до того, жив узник или мертв. Кайивак посулил Друссу, что тот сам будет молить его о смерти — атаману скорее всего не понравится, что его лишили такого удовольствия.

Тюремщик выругался и удалился в ту сторону, откуда пришел. У Друсса пересохло во рту, сердце отчаянно колотилось. Минуты шли за минутами, долгие и тревожные. Потом тюремщик вернулся — и не один.

— Я не виноват, — говорил он кому-то. — Атаман сам назначил ему содержание.

— Ты хочешь сказать, что виноват атаман?

— Нет-нет! Никто тут не виноват. Может, у него сердце было слабое, кто знает. Или захворал чем. Может, он и жив еще, только хворый — надо будет на время перенести его куда попросторнее.

— Надеюсь, ты прав, иначе тебе повесят собственные кишки на шею заместо ожерелья.

Послышался скребущий звук — Друсс догадался, что это отодвигают засовы.

— Ну, теперь взяли! — И двое, навалившись разом, сдвинули в сторону камень. — Боги, ну и вонища! — пожаловался кто-то, сунув внутрь факел. Друсс сгреб его за горло втянул в темницу и ринулся наружу. Выкатившись за дверь, он встал на ноги, но его шатнуло.

— Вот тебе и мертвец, — со смехом сказал второй стражник и Друсс услышал шорох вынимаемого из ножен меча. Видно было плохо — в коридоре горело не меньше трех факелов, свет слепил глаза. — А ну, крыса, пошел обратно в нору!

Друсс бросился на стражника и двинул его в лицо кулаком. Железный шлем слетел с тюремщика, тот качнулся назад и ударился головой о стену. Подоспел второй. У Друсса в глазах немного прояснилось — он увидел, что стражник намерен огреть его по голове. Друсс пригнулся и вогнал кулак ему в живот. Стражник скрючился, с шумом выпустив воздух, и Друсс обрушил кулак ему на шею. Раздался хруст, и стражник ничком повалился на пол.

Третий пытался вылезти из темницы, но Друсс повернулся к нему, и он с испуганным визгом уполз обратно. Друсс втащил туда же лишившегося сознания первого стражника и труп второго. Потом, тяжело дыша, присел, налег в порыве гнева на камень и задвинул его на место. Вогнав его в проем до конца ногами, Друсс отдышался немного и задвинул засовы.

Огни плясали у него перед глазами, сердце колотилось так, что он не смог бы сосчитать удары. Но он заставил себя встать и оглядел коридор. В дальнее окошко светило солнце, и пылинки кружились в луче. Это было неописуемо прекрасное зрелище.

Коридор был пуст. Друсс разглядел стол, на котором стояли чаши, и два стула. В чашах было разбавленное вино — он выпил обе. В коридор выходили другие темницы, но в них вместо дверей были решетки. За деревянной дверью оказалась темная лестница.

Друсс медленно шагал вверх по ступенькам. Силы убывали, но гнев гнал его вперед.

Зибен с неприкрытым ужасом смотрел на маленькую черную букашку у себя на руке.

— Это просто нестерпимо.

— Что? — отозвался Варсава от окошка.

— В комнате блохи. — Зибен раздавил насекомое двумя пальцами.

— Похоже, они отдают предпочтение тебе, поэт, — с веселой ухмылкой вставил Эскодас.

— Рисковать жизнью — одно дело, — ледяным тоном отрезал Зибен, — а блохи — совсем другое. Я еще не осматривал кровать, но она наверняка кишит всякой живностью. Не предпринять ли нам свою попытку теперь же?

— Лучше подождем, пока стемнеет, — сказал Варсава. — Три месяца назад я увез отсюда мальчика, чтобы вернуть его отцу. Тогда-то я и узнал, что Друсса держат здесь. Темницы само собой, помещаются в самой глубине подземелья. Над ними расположена кухня, а над кухней — главный зал. Иначе как через зал в темницы не пройдешь, поэтому к сумеркам мы должны быть в замке. Тюремщик на ночь не остается — значит, если мы затаимся в замке до полуночи, то сможем освободить Друсса. Вопрос в том, как вывезти его из крепости. Как вы видели, здесь двое ворот — они охраняются весь день, а на ночь запираются. На стенах и башнях тоже стоят часовые.

— Сколько их? — спросил Эскодас.

— В прошлый раз у главных ворот было пятеро.

— Как же ты вывез мальчика?

— Он еще маленький. Я посадил его в мешок и приторочил к седлу. Так и выехал на рассвете.

— Друсс, пожалуй, в мешок не поместится, — заметил Зибен.

Варсава сел рядом с ним.

— Он уже не тот, каким ты его знал, поэт. Он провел больше года в каменном мешке, на хлебе и воде. Прежнего силача мы не увидим. Он мог ослепнуть, сойти с ума — все возможно.

Настало молчание — все вспоминали воина, вместе с которым сражались.

— Жаль, что я так поздно узнал об этом, — промолвил Зибен.

— Я и сам не знал, — сказал Варсава. — Я думал, его убили.

— А мне казалось, что Друсса не может побить даже целая армия, — заметил Эскодас. — Он был такой несокрушимый.

— Это верно, — хмыкнул Варсава. — Я видел, как он, безоружный, спустился в лощину, где десять разбойников истязали старика. Он скосил их, как серп пшеницу, — было на что посмотреть.

— Так как же мы поступим? — спросил Зибен.

— Явимся в замок, чтобы засвидетельствовать свое почтение Кайиваку. Авось сразу он нас не убьет!

— Превосходный план, — ехидно одобрил Зибен.

— У тебя есть получше?

— Думается мне, что есть. В такой дыре развлечений, конечно, не густо. Я пойду в замок один, назову себя и предложу устроить представление в обмен на ужин.

— Я не хотел бы показаться грубым, — сказал Эскодас, — но вряд ли к твоей высокой поэзии отнесутся здесь с должным уважением. — Дорогой мой, я лицедей и могу удовлетворить всякую публику.

— Здешняя публика, — вмешался Варсава, — состоит из последнего отребья Вентрии, Наашана и прочих восточных и западных земель. Будут присутствовать дренайские перебежчики, вагрийские наемники и вентрийские преступники всякого рода.

— Они будут мои, — спокойно сказал Зибен. — Дайте мне полчаса и идите смело. Ручаюсь, вас никто не заметит.