Цапля - Аксенов Василий Павлович - Страница 12

ВТОРОЙ АНТРАКТ

8. Тысячелетие

Варяги мирно плыли в греки, как будто бы не на разбой, когда к ним вышли человеки, светясь холщовой простотой. Они сказани:

Изобильно здесь зверь бежит, летает гусь, и пахарь успевает сильно, и все сие зовется Русь.

Молодчики у нас могучи, а старцы полны важных дум, скот на лугах пригож и тучен, но вот порядка не имум.

Сор из избы метем мы чисто, а лес не валим наобум. Девахи наши голосисты! А вот порядка не имум.

Века проходят за веками все без порядка, так нельзя. Придите, княжите над нами, голубоглазые князья!

Ей-ей, какие человеки, подумал головной варяг и вынес на речные бреги хвостатый полосатый стяг.

Стояла жаркая погода, вздымались стяги из травы. Безоблачное время года не предвещало татарвы.

…………………………………………

Тысячелетие России… Над тяжкой бронзой смуты шум иссяк. Века проколесили. Теперь порядок мы имум.

Навес автобусной остановки на фоне приморской равнины. Шум сильного дождя. Далекие крики Моногамова и Цапли.

Быстро темнеет на сцене и быстро светлеет в зале. Желающие могут отправиться в буфет. Любители эротики, должно быть, предпочтут остаться в зале.

По просцениуму проходит измученный, мокрый до нитки Иван Моногамов, заходит под навес остановки, пытается закурить и видит в углу прижавшуюся к стенке испуганную Цаплю.

МОНОГАМОВ (бросается). Вы?! Родная моя!

ЦАПЛЯ. О, Езу! Пане, я працуе в комбинате «Червона Рута»… Езус Мария!., яка швачка… швейка…

МОНОГАМОВ. Цапля, я все понял сразу, с первого знака, с первого звука! Я твой! Я для тебя жил все свои сорок лет! В тебе моя мечта!

ЦАПЛЯ (вся сжавшись). Пшепрашем пана, без особистых контактов… не дотыкать реньками… Руками… Естем така мокрая, вильготна… Пан гнем не бжиди?… Не гадко пану?… То деждь… то деждь… я не завше естем така…

МОНОГАМОВ. Не стыдись! Ты вильготна, но ты и должна быть влажной, вильготной, моя Цапля! Когда ты зовешь, все влажные рощи Европы чудятся мне, все ее ночные города… Ты – Европа, юность, мечта! Не стыдись своих крыльев, перьев!

ЦАПЛЯ. Прошем, нех шемь пан не смее над бедным див-чином… на комбинате плацем мы тилько девянтьдесонт рубли… на едзение выдае чтердести… пятнашче плаце за ноц-лег… пан добже ве же райстопы коштуе седем пентьдесят…

ЦАПЛЯ. Естем девица, проше пана… я целка… хлопаки не взрацае на мне уваж… гвижде на мне… в клубе никт не танче зе мно… (Умоляюще.) Проше пана без особистых контактов.

МОНОГАМОВ (вне себя от страсти). Молчи, любимая! Ты – не швачка! Ты – Цапля! Ты – мечта всех русских мужчин! Любовь моя! (Обнимает ее.)

ЦАПЛЯ (слабеет в его руках). Пан ве, я ем жабы… лягушки… полыкам их живе… пан напевно мен бжиди… (Обнимает Моногамова, закрывает его спину крыльями.)

МОНОГАМОВ. Не бжиди… Мне гадко. Мне сладко. Мне грешно. Мне свято. Я о-бо-жа-ю тебя! (Внедряется.) Цапля!

ЦАПЛЯ. Кохане, кто ты естешь? Россиянин?

МОНОГАМОВ. Ты – Цапля?

ЦАПЛЯ. Россиянин?

МОНОГАМОВ. Ты – Цапля?

ЦАПЛЯ. Россиянин?

МОНОГАМОВ. Ты – Цапля?

ЦАПЛЯ. Россиянин?

Эти вопросы, прерываемые иногда стоном и счастливым смехом, будут слышаться со сцены из полной темноты все оставшиеся пятнадцать минут антракта, поэтому все зрители, даже любители эротики, приглашаются развлечься, освежиться и пообщаться. Содержательный диалог будет транслироваться во все закоулки театра. Чудные вопли апофеоза вместе со звонком пригласят вас вернуться в зрительный зал.

В пятне лунного света Цапля и Моногамов. Они оправляют свое платье, смущенно и любовно друг на друга посматривают.

МОНОГАМОВ (покашливает слегка формально). Ну-с, расскажи мне, как ты жила, где училась.

ЦАПЛЯ. Чи то правда, же пан зна двадестя осемь ензыков?

МОНОГАМОВ. Теперь уже двадцать девять.

Смущенно оба смеются.

ЦАПЛЯ. Знесен пану яйко.

МОНОГАМОВ. Подумай, прежде чем это делать.

ЦАПЛЯ. Не-не, то юж постановёно.

Где-то вблизи начинает играть гармоника. Сестры Кампанеец поют на три голоса «Налево мост, направо мост, и Висла перед нами».

Вспугнутая Цапля, грациозно подпрыгивая (ну, просто фламинго!) и поднимая крылья, удаляется в темноту. Рядом, фосфоресцируя, как король-олень, движется Моногамов.

Гаснет свет в зале.

9. Корни

Иван Владленыч Моногамов, увы, не знал своих корней. Загадочнее далай-ламы ему казались люди дней совсем не дальних, деды, бабки, не говоря уже про «пра», из тех, что не служили в главке, не укрепляли аппарат.

А между тем, совсем не худо вам, современный человек, извлечь «предулю» из-под спуда, который в свой дремучий век построил велопед из бочек и укатил спокойно в Рим, там поклонился Сайта Кроче и возвратился невредим в свое село, где, сильно выпив, на ярмарке забушевал и приставу за грубый выпад всю бородищу оборвал.

Сними еще забвенья камень и не гони теней взашей. Каков сюрприз – из рода мамы аптекарь вынырнул Эпштейн. Быть может, повредит анкете честнейший этот господин, но пользу приносил он детям, сливал микстуры от ангин.

Копнешь поглубже, человече, и, может быть, увидишь там одно блаженное заречье, в котором жили, не переча, кузнец Абрам и рядом печник Владлен Марленыч Моногам.

Ведь в самом деле за прелюдом вражды паршивенькой одной был некий Мир, а в мире люди, они и нынче все с тобой.

АКТ III

Все та же веранда пансионата «Швейник». В течение этого акта мы

будем менять время суток, не считаясь с реальной последовательностью, но в зависимости от нужд драматургии и режиссуры.

Пока – ночь, луна, блики, шорохи, шелесты, шепоты. Клавишная игра в стиле барокко.

Наконец-то пригодились нам и маленькие клавесины. Задумчиво и меланхолично играет сейчас на этом инструменте Леша-швейник. Явно наслаждается одиночеством.

По винтовой лестнице тихо спускается Леша-сторож. Замечает Лешу-швеиника, вставляет в глаз свое стеклышко.

ЛЕША-СТОРОЖ. Вивальди лабаешь, швейник?

Разоблаченный Леша-швейник вскакивает, позорно суетится, вытаскивает из-под стула гармонь, берет первые такты песни «От Москвы до самых до окраин», потом отбрасывает гармошку, идет к Леше-сторожу и кладет ему руку на плечо.

ЛЕША-ШВЕЙНИК. Я тебя только со второго взгляда узнал, чувак.

ЛЕША-СТОРОЖ. А ты лучше замаскировался. Я, только когда водку стали пить, понял, что ты тот самый. Вспомнил твою белиберду про Джойса. В 68-м, кажется, она ходила по рукам…

ЛЕША-ШВЕЙНИК. Вот именно по рукам пошла. Она так и называлась: «Девка под зонтиком». Позорная штучка!

ЛЕША-СТОРОЖ. Однако красивая. Все тогда просто влюбились в твою блядь.

ЛЕША-ШВЕЙНИК. А я вспомнил твою тогдашнюю песенку «Семь пятниц на неделе». Скажи, сторож, ты чего испугался?

ЛЕША-СТОРОЖ. Чугунной бабы.

ЛЕША-ШВЕЙНИК. А я живой бабы с огурцами. Была сумасшедшая ночь. Стихи орали, пели, ездили из дома в дом, пили джин с тоником… не помню, кто угощал, то ли иностранцы, то ли наши знаменитости… Все мы ошалели тогда от джина с тоником, какое-то свинское откровение обнаружили в этом напитке. Впрочем, мы свиньями и были, воображали себя баловнями цивилизации, трахались по всем углам, подблевывали, а можжевеловую эйфорию в раскачку с пивной хандрой принимали, видите ли, за особую отмеченность.

Под утро, помнится, купались мы в каком-то грязном котловане в Химках, не знаю, что нас туда занесло, кроме снобизма дешевого, а потом наняли какой-то грузовик и приехали на колхозный рынок. Этакая феллиниевская компания – девки в страусовых боа, шляпы, маски и джинсы, кто-то в смокинге, а кто-то голый, завернутый в одеяло. Почему-то нас не трогала милиция, может, из-за иностранцев, а может, из-за наших знаменитостей говенных.