Белый Волк - Геммел Дэвид - Страница 3

Вперед вышли несколько мужчин, и Лантерн спросил одного:

— Вы в ранах смыслите что-нибудь?

— Нет.

— Тогда несите его в трактир. Я сам зашью порез. Да пошлите кого-нибудь за аптекарем! У меня много дел и нет времени тут прохлаждаться.

Брейган, на которого никто больше не обращал внимания, со стонами поднялся на ноги. Раненого тем временем отнесли в. трактир.

— Дождись аптекаря, — велел своему собрату Лантерн, — я скоро. — Он отправился вслед за носильщиками, и толпа раздалась, пропуская его.

Брейган, одолеваемый головокружением и тошнотой, несколько раз глубоко вздохнул.

— Кто это такой? — обратился к нему один из солдат городской стражи.

— Брат Лантерн, наш библиотекарь. — Солдат засмеялся, и толпа стала расходиться.

— Думаю, что сегодня вас больше не тронут, — сказал стражник.

— Что мы им сделали? Мы всегда стремились любить всех своих ближних, и многие из этих людей мне знакомы. Мы оказывали им помощь, когда они болели, а в прошлый голодный год делились своими припасами.

— Я за них не ответчик, — пожал плечами солдат.

— Но почему вы не заступились за нас? — не унимался монах.

— Мы люди подневольные и подчиняемся приказу. Не наше дело разбирать, какие приказы нам нравятся, а какие нет. На вашем месте я покинул бы монастырь и ушел на север. Скоро горожане явятся и к вам.

— Для чего?

— Спроси своего друга. Он, мне сдается, понимает, откуда ветер дует. Во время драки я заметил у него на руке татуировку — что такое там нарисовано?

— Паук.

— Я так и подумал. Нет ли у него на груди льва или чего-то в этом роде?

— Есть. Леопард.

Солдат, ничего больше не сказав, зашагал прочь.

Уже три года Скилганнон пытался вновь обрести то единственное мгновение полной ясности и всепонимания. Изредка ему казалось, что оно совсем близко, словно расплывчатый образ на самом краю поля зрения — но стоило сосредоточиться на этом образе, как тот исчезал бесследно.

Он отказался от богатства и власти, он странствовал по диким местам, он стал монахом здесь, в бывшем замке Кобальсин, он три года корпел над книгами, усваивая — и пытаясь принять — учение, не имеющее ничего общего с миром Человека и человеческой природой.

Каждую ночь ему снился один и тот же сон, где он блуждал по темному лесу в поисках белого волка. Заметив бледный силуэт в густом подлеске, Скилганнон хватался за мечи, и волк убегал.

Чутье подсказывало Скилганнону, что между мечами и волком существует какая-то связь. Как только они оказывались у него в руках, волк исчезал, но из страха перед волком Скилганнон каждый раз невольно вооружался.

После этого монах по имени Лантерн просыпался и скатывался со своей узкой койки, задыхаясь, стиснув кулаки. Маленькая келья с крохотным окошком представлялась ему тогда тюремной камерой.

В эту ночь над монастырем бушевала гроза. Скилганнон прошел босиком по коридору и поднялся на крышу, под дождь. Молния прорезала небо, следом прогремел гром.

В ночь после завершающего сражения тоже шел дождь.

Вражеский священник стоял на коленях в грязи, среди тысяч тел. Он поднял глаза на Скилганнона и воздел тонкие руки к бушующему небу. Дождь промочил его светлую рясу насквозь.

— Слезы небес, — сказал он.

Скилганнона до сих пор удивляла ясность, с которой ему запомнилась эта встреча. Он помнил даже вопрос, возникший тогда у него в голове: к чему Богу плакать? Он высмеял священника, обозвал его дураком и сказал:

— Найди себе бога посильнее. Слезы — удел слабых и неудачливых.

Прохаживаясь под дождем по монастырской кровле, Скилганнон смотрел на восток.

Ливень понемногу утихал, тучи расходились. Рогатый месяц осветил блестящую от влаги землю. Белые дома городка сверкали, будто сахарные. Нынче ночью беспорядков не было, и дождь потушил пожар в купеческом квартале. Но завтра толпа соберется снова, подумал Скилганнон. Или послезавтра. Что, собственно, делает он на этой крыше? Тот скот в городе спросил, не дурак ли он, и этот вопрос засел у Скил-ганнона в голове. Зашивая тому человеку бедро, он заглянул ему в глаза и увидел там ненависть.

— Мы сотрем вашу породу со страниц истории, — заявил серый от боли арбитр, лежа на столе в трактире.

— Монахов перебить нетрудно, дружок, — ответил ему Скилганнон. — Они не окажут сопротивления. Что до истории, то вряд ли такие, как ты, имеют власть над ее страницами.

По крыше пронесся ветер. Скилганнон поежился, улыбнулся, скинул промокшее платье. Нагой, при свете луны, он размял руки, спину и принял позу Орла: левая ступня заложена за правую лодыжку, правая рука поднята, левая оплетена вокруг нее, тыльные стороны ладоней сложены вместе. Он стоял не шевелясь, безукоризненно держа равновесие. Глядя на его мускулистое поджарое тело со старыми боевыми шрамами, никто не принял бы его за монаха. Глубоко дыша, Скилганнон расслабился. Не чувствуя больше холодного ветра, он проделал другие упражнения, которые затвердил назубок в своей прошлой жизни: Лук, Саранчу, Павлина, Ворону.

Разогрев мускулы, он начал подскакивать и кружиться, словно в танце, ни на миг не утрачивая равновесия. Горячий пот смыл холодную пелену дождя с его кожи.

В памяти возникло лицо Дайны — не мертвое, каким он видел его в последний раз, а озаренное улыбкой. Они плавали вместе в мраморном бассейне дворцового сада. Его сердце сжалось, но лицо не выразило никаких чувств, только глаза сузились. Он провел рукой по кровельному парапету. От дождя каменное ограждение в фут шириной стало скользким. Брат Лантерн встал на него и оказался футах в семидесяти над скалой, служившей основой монастырю. Каменная дорожка тянулась вперед на тридцать футов, а потом загибалась под прямым углом.

Окинув парапет взглядом, Скилганнон закрыл глаза и побежал, а после подпрыгнул, совершив пируэт. Его правая стопа опустилась на камень твердо, не поскользнувшись, левая задела угол парапета. Он пошатнулся, но тут же выпрямился, открыл глаза и опять посмотрел вниз.

Он рассчитал верно, и малая часть его души сожалела об этом.

Он соскочил на крышу, оделся и сказал себе: «Если ты ищешь смерти, она не заставит себя ждать».

Два дня тридцать пять монахов почти не выходили из старого Кобальсинского замка — разве что на луг к востоку от города. Там паслись тонкорунные овцы и козы. На доходы от тканей и одежды, производимых из шерсти, монахи содержали не только себя, но и главный собор в тантрийской столице Мелликане.

Городок оставался тихим, что не сулило добра. Тела повешенных сняли, и многие монахи верили, что ужасы остались позади и жизнь скоро вернется в свое обычное русло. Близилась весна, а с ней и сбор полевых цветов. Из них составлялись красители для тканей. Тайные смеси масел делали камзолы и плащи непромокаемыми, а краски — стойкими. Монастырские изделия очень высоко ценились среди знати и купечества. А там и овцы начнут ягниться, и торговцы приедут, чтобы закупить мясо, а монастырь снабдить другой провизией.

Обитатели монастыря впервые за много недель воспряли духом. Даже недужный брат Лайбан победил свою лихорадку, и все надеялись, что скоро он начнет поправляться.

Не все, однако, верили, что худшее позади.

Утром второго дня брат Лантерн пришел к настоятелю.

— Нам надо уходить на восток, — сказал он. Настоятель Кетелин, пожилой, с жидкими прядями седых волос и добрыми глазами, пригласил его подняться в свой кабинет на вершине башни. Всю обстановку здесь составляли два жестких стула и длинный письменный стол. Из-единственного узкого окна открывался вид на город.

— Почему ты предлагаешь нам уйти, брат? — спросил настоятель, указав Лантерну стул.

— Потому что скоро сюда явится смерть, святой отец.

— Это мне известно, — мягко сказал Кетелин, — но зачем уходить?

— Прости меня, но я не вижу смысла в твоем ответе. Это всего лишь отговорка. В это самое время смутьяны подговаривают горожан идти на монастырь. Завтра или послезавтра под этими стенами соберется толпа. Нас выбрали на роль врага, сделали из нас демонов. Ворвавшись в ворота, они вырежут нас всех до единого. Их ярость, как пожар, сметет все на своем пути.