Год обмана - Геласимов Андрей Валерьевич - Страница 15

– Я знаю.

«Ни фига себе, – подумал я. – То есть как это – „я знаю“? Чего она знает? Откуда?»

Эта мысль поразила меня до такой степени, что мне даже пришлось опереться спиной на дверь. Не в том смысле, что я хотел там забаррикадироваться, спрятаться и чтобы никто не входил, а в том смысле, что меня вчера сбросила лошадь и, может, даже ребра сломались, а мне тут в голову приходят такие вещи. Да еще с этой Мариной на кухне (или где там она?) происходит черт знает что.

«Откуда она может знать? Кто ей сказал? Может, она имела в виду, что знает насчет того, что он вчера заболел? Вернее, наоборот, не заболел, а это я ей насвистел, что ему резко вдруг стало плохо. Может, она это имела в виду? Или она все-таки догадалась, что он ее „лечит“ насчет своего пролетарского происхождения? Неужели она знает насчет его папы? Что там она спрашивала меня о моей работе? С кем-то меня сравнила... Никак не могу вспомнить, с кем...»

У меня вообще появилось такое странное чувство, как будто я здесь оказался не совсем случайно. Точно такое же, как после разговора об итальянском катере. Как будто вокруг меня что-то происходит, и я даже принимаю в этом участие, но вот что происходит и что, собственно, я тут делаю – это оставалось загадкой.

– Не бери в голову.

Так она, кажется, мне сказала. Интересный, вообще, подход к любви. А как же тогда Сережа?

В этот момент дверь в комнату резко открылась и треснула меня по спине. Я зашипел от боли.

– Прости, – сказала Марина, отбирая у меня фотографии. – Я не думала, что ты так близко будешь стоять.

Я молча следил за тем, как она снова прячет их за книжки.

– Пойдем завтракать, – обернулась она. – А то твой омлет остынет. Ты чай с сахаром пьешь или без?

Я не знал, что ей сказать на это.

После разговора с Ильей Семеновичем пришлось ехать к Сереже. Бывают такие дни. Начинаются паршиво, а продолжаются еще хуже. Совершенству нет пределов. Причем – в оба конца. Это касалось, кстати, и самого Ильи Семеновича. Я даже не предполагал, что такое бывает. Читал, может быть, в старых книжках или по телику видел, но думал всегда, что это литература из школьной программы. Иудушка Головлев – «прореха на человечестве». Так, кажется, нас учили? Или это был какой-то другой приколист? Плюшкин? Короче, все они – пацаны из одной команды. А капитаном у них Илья Семенович. Флагман и рулевой. Загрузил меня по полной программе.

И вот я поехал от него прямо к Сереже. А куда мне деваться? Бабки-то получаю. Надо было отчитаться, как покатались на лошадях.

Классно покатались.

Но бок все еще болел. Даже скорость переключать было больно. Может, все-таки лучше к врачу?

– А что у тебя с лицом? – сказал Сережа, выключив свой компьютер. – Впрочем, неважно. Пойдем со мной. Отец, наверное, еще дома.

Хорошо, что он не спросил про Марину. Фиг его знает, что бы я мог ответить. Настроение было паршивое. Я даже придумать ничего не успел.

– Что с вашим лицом? – спросил Павел Петрович, как только мы вошли к нему в кабинет.

– Он упал с лошади, – сказал Сережа.

Догадливый, блин. Шерлок Холмс. А я тогда кто?

Во всяком случае, не доктор Ватсон.

– С лошади? Может, вам надо к врачу?

– Ни к какому врачу ему не надо. Мы пришли поговорить с тобой.

Интересно, что он имел в виду под этим «мы»?

– Хорошо, я вас слушаю.

Павел Петрович немного напрягся. Его, видимо, тоже прикололо Сережино «мы».

– Сколько ты платишь Михаилу за то, чтобы он за мной шпионил?

Немая сцена. В прямом смысле. Стоим и смотрим друг на друга.

Молчание ягнят, часть вторая.

– Две тысячи долларов, – наконец оживает Павел Петрович. – Но кто сказал, что он должен... шпионить?

– Я.

У Сережи голос немного срывается. Подросток еще. Половое созревание, все дела. Пубертатный период.

– Мне кажется, Сергей, ты несколько драматизируешь ситуацию...

– Перестань говорить свои дурацкие слова! Ты все время говоришь слова, которые совсем не к месту. Сейчас не надо так говорить!

Тут я понял, что Сергей мой завелся. Или уже был заведен к тому времени, как я пришел. Может, у них вчера что-нибудь произошло? На этом их совещании.

Слава богу, что он еще не знал про мои подвиги.

– Я говорю вполне нормально. Но если тебе не нравится мой тон, можешь говорить сам. Я тебя слушаю.

И тут этот Сережа поворачивается ко мне:

– Скажи ему, что ты от него уходишь.

Молчание слонят. Ягнята не актуальны.

– Что?

– Скажи ему, что ты увольняешься.

– Увольняюсь?!!

– Сергей, послушай... – попытался вмешаться Павел Петрович.

– Не перебивай!

Он почти орал уже. Этот подросток.

– Скажи ему!

Мы снова молчим. Смотрим друг на друга. Теперь уже молчание слонов. Настоящих, больших, пыльных. Замешательство.

А у меня еще совесть. Марина рядом со мной, под одним одеялом. Облом.

– Скажи ему!

– Хорошо. – У меня голос немного хриплый, пришлось откашляться. – Павел Петрович, я увольняюсь...

Павел Петрович вздыхает, как бегемот, и садится. Мне бы тоже куда-нибудь сесть, но стульчиков рядом нету. Впрочем, теперь все равно. Чего тут рассиживаться?

– Отлично, – радостным голосом говорит этот Сережа. – А раз ты свободен, то теперь я хочу тебя нанять.

Вот сейчас мне бы стульчик.

– Он платил тебе две тысячи – я буду платить две с половиной. Ты согласен?

Я поворачиваюсь к Павлу Петровичу. Кто тут из них рулит, в конце концов?

– Подожди, Сергей, – говорит он. – Что за цирк? Чем ты ему будешь платить?

– Долларами. Мама оставила мне сто тысяч. Ты ведь их не потратил? Она доверяет тебе.

– Она просила вложить их в твое образование...

– Вот мы и вложим. Михаил – великолепный учитель. Педагог с большой буквы.

– Послушай, Сережа...

– Хватит! – он вдруг по-настоящему закричал. – Хватит, папа! Я не могу больше это терпеть! Не могу! Ты понимаешь? Я устал! Устал от всего, что ты делаешь!

Павел Петрович молча смотрит ему в лицо. Только глаза потемнели.

– На этой планете живет шесть миллиардов человек. – Сережа продолжает каким-то странным захлебывающимся голосом. – Шесть миллиардов человек, которым нет до меня никакого дела. Пять миллиардов девятьсот девяносто девять тысяч и еще сколько-то там людей! И еще есть ты. Один-единственный мой отец. У меня никого больше нет. Мама из своей Швейцарии даже не пишет. Может, она умерла там давно. Или новых детей нарожала. Но у меня есть ты. У меня есть отец. И я хочу любить своего отца. Понимаешь? Я имею на это право. Я хочу любить своего отца! Почему ты мне все время мешаешь?

– Но, послушай, Сережа... Я ведь тоже хочу...

– Ничего ты не хочешь! Ты просто не понимаешь, что значит «сын». Нельзя бесконечно нанимать людей, чтобы они за мной следили! Неужели ты меня так ненавидишь? Из всех этих шести миллиардов ты выбрал меня, чтобы возненавидеть? Одного-единственного меня?

– Подожди, Сергей...

– Да перестань! Ты даже сейчас меня не слышишь!

– Я слышу тебя. Я очень хорошо тебя слышу.

– Да?

Он вдруг остановился. Как санки, которые скатились наконец с огромной горы.

– Тогда отпусти Михаила. Пусть он работает на меня.

Павел Петрович посмотрел в мою сторону:

– Может, нам у него надо спросить?

Сережа повернулся ко мне. Глаза у него блестели.

Теперь они оба ждали, что скажу я.

– Да мне как-то... Я не знаю...

Вот попал!

– Ты согласен? – Сережа не отводил от меня глаз.

– Ну, в общем... да. А почему нет?

Он кивнул и посмотрел на отца. Тот раскладывал на столе какие-то бумаги. Теперь была его очередь что-нибудь сказать. Важный момент. Ежу понятно. Они, наверное, не часто так разговаривали.

– Может, вам все-таки сходить к врачу, Михаил? Как вы думаете? У вас ничего серьезного?

– Ну как? – спросил меня Сережа, когда мы вернулись к нему в комнату.