Лучший из лучших - Смит Уилбур - Страница 6

Внутри лежали два толстых свертка пятифунтовых банкнот, обвязанные кусочком ленты, а также затягивающийся шнурком мешочек из темно-зеленого бархата. Зуга приподнял мешочек – тяжелый, полный золотых монет.

– Я хранила их, – прошептала она, – для того дня, когда они действительно понадобятся. Здесь почти тысяча фунтов.

– Откуда?

– Отец подарил, на нашу свадьбу. Возьми, Зуга. Купи участок. Теперь у нас все получится. Все будет как надо.

Утром пришел покупатель за фургоном. Он нетерпеливо ждал, пока семейство перетащит скромные пожитки в палатку.

Убрав койки из крытой части фургона, Зуга приподнял доски и открыл узкий отсек над задней колесной осью, где для большей устойчивости хранились тяжелые грузы: запасная цепь, свинец для пуль, топоры, маленькая наковальня, а также тщательно завернутая статуя.

Пыхтя от напряжения, Зуга с Яном Черутом внесли каменного божка в палатку и поставили вертикально у дальней стены.

– Я протащил этот мусор от Матабелеленда до Кейптауна и обратно! – с отвращением пожаловался Ян Черут, отступая от резной птичьей фигурки на постаменте.

Зуга снисходительно усмехнулся. Готтентот возненавидел идола с того самого дня, как они откопали его в заросших лесом руинах древнего города, – на город они наткнулись во время охоты на слонов далеко на севере, в диких, лишенных цивилизации местах.

– Это мой талисман удачи, – с улыбкой ответил Зуга.

– Какой еще удачи? – горько спросил Ян Черут. – Какая удача в том, чтобы продать волов? И жить в палатке, полной мух, среди племени белых дикарей!

С недовольным ворчанием и бормотанием Ян Черут протопал вон из палатки, схватил под уздцы двух оставшихся лошадей и повел их на водопой.

Зуга помедлил перед статуей: на изящном пьедестале высотой почти с человеческий рост присела готовая взлететь стилизованная птица из зеленого стеатита. Хищный изгиб соколиного клюва невольно привлекал Зугу, и он привычным жестом погладил отполированный камень, получив в ответ непроницаемый взгляд невидящих глаз.

Зуга собрался прошептать что-то птице, но тут в палатку заглянула Алетта. Он торопливо, почти виновато опустил руку и повернулся к жене. Алетта ненавидела статую еще больше, чем Ян Черут. Жена стояла не шелохнувшись, держа в руках стопку аккуратно свернутого белья, однако в ее глазах сквозила озабоченность.

– Зуга, неужели обязательно держать эту штуку здесь?

– Она совсем не занимает места, – шутливо ответил он, выхватил из ее рук белье, положил его на кровать и обнял жену. – Я никогда не забуду прошлую ночь.

Алетта обмякла и прижалась к нему, заглядывая в глаза. Болезни и тревога прорезали морщинки в уголках ее глаз и губ, усталость покрыла кожу серым налетом, и сердце Зуги опять сжалось.

Он наклонился, чтобы поцеловать жену в губы, чувствуя неловкость от столь непривычного проявления чувств, и тут в палатку ворвались хохочущие мальчишки с приблудным щенком на поводке. Алетта торопливо высвободилась из объятий. Красная от смущения, она поправила фартук и беззлобно отругала сорванцов:

– Уберите его сейчас же! На нем блох полно!

– Мамочка, ну пожалуйста!

– Вон, я сказала!

Алетта проводила взглядом Зугу: упругой, как в молодости, походкой, расправив плечи, он шагал по пыльной дороге к поселку. Она повернулась обратно – к грязной парусиновой палатке на сухой безжизненной равнине под жестоким небом Африки. Алетта вздохнула: усталость то и дело наваливалась на нее.

В незамужней жизни слуги делали за нее всю тяжелую работу: готовили и убирали. Готовить на костре Алетта так и не приспособилась, а красная пыль уже покрывала все вещи – даже козье молоко в глиняном кувшине. Неимоверным усилием воли она взяла себя в руки и решительно вошла в палатку.

Ральф пошел с Яном Черутом поить лошадей, и эта парочка вернется не раньше обеда. Они странно выглядели вместе: морщинистый старичок и симпатичный проказник, который уже был выше и сильнее своего защитника и наставника.

Джордан остался с матерью. Ему еще и десяти лет не исполнилось, однако без него она вряд ли смогла бы пережить ужасное путешествие по пыльному бездорожью, знойные дни и морозные ночи.

Мальчик умело стряпал нехитрые походные блюда (его пресные хлебцы и оладьи обожала вся семья), мог заштопать порванную рубаху и отгладить ее угольным утюгом. Алетта научила сына грамоте и передала ему свою любовь к прекрасному. Его звонкий голосок и ангельское личико всегда наполняли сердце матери радостью. Алетта не позволила мужу остричь младшего сына так же коротко, как старшего, и у мальчика отросли длинные золотистые кудри.

Сейчас Джордан стоял рядом, помогая матери натянуть кусок парусины, который будет разделять палатку на спальню и жилое помещение. Алетте внезапно захотелось наклониться и потрогать мягкие кудряшки сына.

Почувствовав ее прикосновение, мальчик улыбнулся такой милой улыбкой, что у Алетты закружилась голова. Женщина покачнулась на шаткой кровати, пытаясь сохранить равновесие. Джордан изо всех сил старался удержать ее – силенок у него не хватило, и оба рухнули на землю.

С расширенными от ужаса глазами Джордан помог матери кое-как добраться до постели.

Жар, тошнота и головокружение волнами накатывали на Алетту.

Отделение банка на рыночной площади только что открылось, и Зуга стал первым клиентом. Он сдал кассиру содержимое шкатулки Алетты, которое тот запер в большой железный сейф зеленого цвета, – теперь на счету Баллантайна было почти две с половиной тысячи фунтов стерлингов. Уже что-то! Выпрямившись во весь рост, с высоко поднятой головой, Зуга зашагал по наклонному въезду на центральную насыпь.

Дороги были семь футов шириной. После урока, полученного на месторождениях в Бюлтфонтейне и Дютойтспане, уполномоченный по разработкам настоял на том, чтобы подъездные дороги к центральным участкам оставили открытыми. Прииски были мозаикой из квадратов, каждый ровно тридцать футов в ширину. Те старатели, кто имел больше денег или смог лучше организовать работу, копали быстрее других, причем самые шустрые успели вырыть глубокие шахты, на дне которых в поте лица трудились голые туземцы, а участки отстающих старателей возвышались холмиками желтой земли.

Переход от одного участка к другому превратился в нелегкое, а то и смертельно опасное путешествие: приходилось карабкаться вверх по раскачивающимся веревочным лестницам или вниз по прогибающимся ступенькам лесенок, связанных из стволов верблюжьей колючки, перебираться по шатким доскам через головокружительные провалы шахт.

Стоя на осыпающейся дороге, Зуга думал, что будет, если месторождение тянется далеко вглубь. Уже сейчас переход глубокой шахты вызывал головокружение и тошноту – но чего не сделает человек, чтобы разбогатеть? Ради денег он хватается за самый безнадежный шанс и готов подвергнуться любой опасности.

Два потных туземца крутили ворот, поднимая со дна шахты кожаное ведро, доверху наполненное кусками плотной желтой породы, и солнце поблескивало на вздувающихся и опадающих мускулах. Раскачивающееся на длинной веревке ведро дошло до верха, его подтащили к терпеливо ожидающей упряжке мулов и высыпали содержимое в наполовину полную повозку. Потом один из чернокожих бросил пустое ведро обратно работающим на глубине пятидесяти футов товарищам. То же самое происходило на сотнях участков, расположенных вдоль четырнадцати дорог: одно за другим полные ведра поднимали наверх и сбрасывали вниз пустыми.

Время от времени монотонный ритм прерывался: лопалось по шву кожаное ведро, засыпая стоявших внизу людей кусками породы, или перетиралась веревка, и, услышав предупреждающие крики, рабочие на дне шахты рассыпались в стороны, чтобы не попасть под летящий вниз снаряд.

Казалось, всех охватило зудящее нетерпение: торопливо перекрикивались рабочие в шахте и на дороге, визжали шкивы, гремели кирки и лопаты, жилистые негры-басуто с Драконовых гор пели хором за работой.