Девушка из Дании - Дэвид Эберсхоф - Страница 2

2

- у нее дополнительная репетиция «Кармен». Мне нужна пара ног, чтобы закончить ее портрет. Иначе я никогда этого не сделаю. Я подумала, что ты мог бы мне помочь.

Герда подошла к нему с туфлями горчично-желтого цвета с оловянными пряжками. На Герде был халат с накладными карманами. В карманах она хранила вещи, которые Эйнару видеть было не обязательно.

       - Но я не могу обуть туфли Анны! - ответил Эйнар, однако глядя на них, он полагал, что туфли могут ему подойти. Нога его была маленькой и изогнутой, мягко ложилась на пятку. Его пальцы были тонкими, с несколькими мелкими черными волосками. Он представлял, как сморщенный рулон чулка скользит по белой коже его лодыжки. Вокруг небольшой икры… Щелчок крючка на подвязке… Эйнар закрыл глаза.

Туфли были похожи на те, что они с Гердой видели на прошлой неделе в витрине универмага “Фоннесбех”, выставленные на манекене в темно-синем платье. Эйнар и Герда остановились, чтобы полюбоваться витриной, украшенной гирляндой золотых нарциссов.

- Милые, да? - сказала Герда.

Когда он не ответил, она обратила внимание на его отражение в витрине - широко раскрытые глаза в зеркальном стекле. Герде пришлось оттащить его подальше от универмага “Фоннесбех”, уводя его вниз по улице мимо магазина курительных трубок.

- Эйнар, ты в порядке? - спросила она его.

Передняя комната служила им студией. Потолок комнаты был ребристый, с тонкими балками, словно перевернутое рыбацкое судно. Морской туман деформировал мансардные окна, а пол был наклонен немного на запад. Во второй половине дня, когда над Домом Вдовы палило солнце, из его стен сочился слабый запах сельди. Зимой стеклянный потолок протекал, и холодный моросящий дождь пузырился рисунком на стене. Эйнар и Герда ставили свои мольберты под мансардными окнами, рядом с пустыми рамками для холстов и коробками масляных красок, заказанных у герра Салатофы в Мюнхене. Когда Эйнар и Герда не писали, они накрывали все это зеленым брезентом, который оставил матрос, живущий лестничной площадкой ниже.

      - Почему ты хочешь, чтобы я надел ее туфли? - спросил Эйнар. Он сидел в плетеном кресле, привезенном из сарая с фермы своей бабушки. Эдвард VI прыгнул ему на колени - собака дрожала от воплей матроса снизу.

- Для моего портрета Анны, - снова повторила Герда, а затем добавила:

- Я бы сделала это для тебя.

На щеке Герды был неглубокий шрам от ветряной оспы. Она слегка касалась его пальцем, и Эйнар знал, что она делала так, когда бывала встревожена.

Герда опустилась на колени, чтобы расшнуровать ботинки Эйнара. Её волосы были длинные, желтоватого цвета, и пожалуй, более «датского», чем у мужа. Обычно она заправляла их за уши, когда хотела приступить к делу; теперь же они скользили по ее лицу, пока она пыталась развязать узлы на шнурках Эйнара. От Герды пахло апельсиновым маслом с надписью «ЧИСТЫЙ ПАСАДЕНСКИЙ ЭКСТРАКТ», которое ее мать присылала раз в год. Мать думала, что Герда пекла торты, добавляя в них масло, но вместо этого Герда использовала масло, смазывая кожу за ушами.

Герда помыла ноги Эйнара в тазике. Она нежно и ловко протягивала морскую губку между пальцами его ног. Эйнар засучил брюки повыше. Он вдруг подумал, что его икры выглядят стройными. Эйнар осторожно выставил ногу вперед, и Эдвард VI ринулся слизывать воду с его мизинца, который от рождения был без ногтя и напоминал головку молотка.

- Никто об этом не узнает, Герда? - прошептал Эйнар, - ты никому об этом не скажешь, верно?

Он был взволнован и напуган. Его сердце забилось в горле.

- Кому я могу сказать?

      - Анне!

- Анне не нужно знать, - ответила Герда.

Впрочем, Анна была первой оперной певицей Дании, подумал Эйнар. Она привыкла к мужчинам, одетым в женскую одежду, и женщинам, одетым в мужскую. Актеры – травести. Это старейший трюк в мире. И на оперной сцене это ничего не значило. Ничего, кроме путаницы. Путаницы, которая разрешится в заключительном акте.

- Никому ничего не нужно знать, - повторила Герда, и Эйнар, который чувствовал себя так, словно свет театральных рамп направлен на него, начал расслабляться и натягивать чулок на икру.

- Ты надеваешь наоборот, - сказала Герда, поправляя шов, - надевай осторожно.

Второй чулок порвался.

      - У тебя есть еще один? – спросил Эйнар.

Лицо Герды застыло, словно она напряженно думала о чем-то, но затем она направилась к гардеробу из морёного ясеня. Это был шкаф с овальным зеркалом на двери и тремя ящиками с латунными ручками-кольцами. Верхний ящик Герда запирала на маленький ключ.

      - Эти прочнее, - сказала Герда, протягивая Эйнару вторую пару.

Сложенные аккуратным квадратом чулки казались Эйнару кусочком тела, фрагментом кожи Герды, коричневым от летнего отдыха в Монтене.

- Пожалуйста, будь осторожен, - попросила она, - я собиралась надеть их завтра.

Просвет между волосами Герды открывал полоску серебристо-белой кожи, и Эйнар задался вопросом, о чем она думает, глядя исподлобья и поджав губы? Она была сосредоточена, и Эйнар чувствовал, что не вправе ничего спрашивать. Ему казалось, что его рот связан старой, испачканной краской тряпкой, и потому задавался вопросом о своей жене молча, с оттенком обиды, едва заметным на бледном и гладком, как кожица молодого персика, лице.

- Разве ты не хорошенький? - сказала Герда однажды, много лет назад, когда они впервые остались наедине.

Должно быть, Герда заметила, как ему некомфортно. Она подошла к Эйнару, провела рукой по его щеке, и сказала:

- Это ничего не значит.

А затем добавила:

- Когда ты перестанешь беспокоиться о том, что скажут другие люди?

Эйнар любил, когда Герда делала подобные заявления. То, как она хлопала в ладоши и провозглашала свое мнение, словно символ веры перед остальным миром. Он считал, что это ее самая американская черта, кроме разве что склонности к серебряным украшениям.

- Хорошо, что у тебя мало волос на ногах, – сказала Герда, будто бы замечая это впервые.

Она смешивала масляные краски в маленьких керамических чашках.

Герда закончила верхнюю часть портрета Анны, которая от поедания сочной и жирной лососины и сама подёрнулась слоем жирка. Эйнар был