Нэнэй - Марат Муллакаев - Страница 28

28

Все пусто в душе. Сознание людей помутилось. Где правда, где выход – никто не знает.

– Что же ты, сынок, не уедешь отсюда? – задала вопрос старушка, чтобы отвлечь мужчину от горьких дум. – Никогда не поздно начать все сначала.

– Куда я подамся, бабушка?

– Хоть в Москву, хоть к нам в Башкирию, – оживилась Хаят-апай, подсаживаясь поближе к собеседнику.

– Легко сказать… – помотал головой Гелисхан. – Я мужчина, мое место здесь… Обратной дороги нет, и цели в жизни нет.

– Не говори так, дорогой, – осторожно подбирая слова, она держала нить очень важного, как ей представлялось, разговора. – Как услышу слово «цель», перед глазами встает плакат, висевший на стене барака в лагере: «Наша цель – социализм!». A также злобная, ухмыляющаяся морда начальника лагеря Чуркина. «Шаг вправо, шаг влево, и ты – цель!» – предупреждал он каждый день перед выходом заключенных из лагеря на лесоповал. Нет, «не расстрел», а именно «цель», мишень то есть. Потом, в шестидесятых, на крыше правления колхоза появился другой плакат: «Наша цель – коммунизм!». Как я его ненавидела!

Гелисхан, не совсем понимая, куда вырулит их беседа, с интересом следил за ходом мыслей женщины.

– Мне кажется, сынок, – продолжила Хаят-апай, – человек не партия, не воин, не машина, не трактор, не палач! У них – «цель», и никак по-другому, а у людей, на мой взгляд, желание, стремление, надежда, и притом каждый день что-то другое встает на первое место. Сегодня у меня желание поскорее найти внука, а завтра? Завтра – пораньше встать, увидеть восход солнца, полить грядки, напечь лепешек… И каждый день жить своей жизнью, со своими надеждами на будущее. А у тебя разве не так?

– Но почему у человека не должно быть какой-то главной цели в жизни? – осторожно спросил Гелисхан.

– У башкир так говорят: ребенок рождается со своим хлебом. Покойный муж Гриша приучил меня к мысли: «Дал Бог ребенка, даст и на ребенка». Аллах дает человеку жизнь, чтобы он потом нашел свою пару и оставил после себя достойное потомство. Вот это, мне кажется, и есть главная, как ты говоришь, цель в жизни. Все остальное придумывает уже сам человек, каждый отдельно, исходя из своих возможностей.

– Вы разве не живете ради своего внука? Рискуете за него… Это ведь – цель? – вставил вопрос Гелисхан.

– Что значит «живу ради внука»? – удивилась женщина. – У него своя жизнь, подаренная Аллахом, у меня – своя. Да, я люблю своего Тагира, готова за него жизнь отдать... Но сказать, что живу лишь ради него, – это неправда. Вместе с ним в радости и беде, но не для него. Я думаю, каждый человек живет своей жизнью, для этого его создал Творец. И у каждого свой мир, не похожий на других. И если я говорю: «Живу ради внука», это не означает, что моя жизнь целиком посвящена ему. Он занимает в моем сердце огромное место, но кроме него у меня есть родственники, соседи, односельчане, мои домашние животные... У них тоже есть свои места вот здесь, − женщина пальцем ткнула в грудь, где бьется сердце. − И за каждого из них порой внутри щемит и ноет...

– От вас, Хаят-апай, извините за такое слово, буквально прет народной мудростью, – сделал вывод Гелисхан. Он поднялся, разминая ноги, прошелся вокруг стола.

– Что ты, сынок, – засмущалась старая женщина, – какая мудрость?

– Да, Хаят-апай, святая ты женщина. Я горжусь, что был, по воле Аллаха, твоим попутчиком! – воскликнул мужчина, прижимая руку к сердцу и снова переходя на «Вы». – Кончится война – приезжайте к нам, самым дорогим гостем будете!

– Не знаю, сынок, обещать не буду, вряд ли я смогу приехать, – вздохнула бабушка. – Мне бы внука вернуть, поженить, увидеть правнука, а там можно и… Ты лучше сам соберись в Башкирию, я буду очень рада. У нас тоже…

Она не договорила. Сквозь взрывы откуда-то снаружи послышалось до боли знакомое: «му-у-у».

– Коровы! – воскликнула она.

– Вам показалось…

– Нет-нет, я не ошиблась…

– Ничего не слышу… – Гелисхан повертел головой. – Неужели? Точно, мычат…

Хаят-апай поднялась, привычным движением поправила платок:

– Пойду-ка, посмотрю… Я быстро…

– Нана, я с тобой, – заявил Гелисхан. – Там стреляют…

Глава двадцатая

Они поднялись наверх, где среди развалин у окошек сидели человек десять чеченцев. Увидев женщину и Гелисхана, они оживленно начали показывать в сторону пустыря, бывшего дворового стадиона, где метрах в шестидесяти на заснеженном поле паслись две коровы. Они поднимали головы кверху и оглушали окрестность протяжным «му-у-у». Среди горящих домов, остовов черных, взорванных бронемашин, танков это зрелище выглядело неестественно: и забавно, и жутко.

– У них вымя болит, надо немедленно подоить, – по-хозяйски распорядилась старушка. – Пропадут коровушки…

Хаят-апай сходила в подвал, взяла ведро из-под воды, положила чистую тряпку на плечо и решительно шагнула за пределы спасительных развалин некогда бывшего пятиэтажного дома.

– Ты куда, нана, – пытался остановить ее оторопевший Гелисхан, – вернись, там мины!

– Если коровы пасутся, значит мин нет! – резонно возразила она, ускоряя шаг, – принесу вам молока…

Коровы, завидев женщину с ведром, еще громче замычали: «Му-у-у» и засеменили к Хаят-апай.

– Здравствуйте, мои милые, – обрадовалась женщина, тому что животные поняли ее намерения.

– Подойдите поближе, я сейчас сниму вашу боль… – Хаят-апай не видела, как из всех разбитых домов настороженно, с тревогой следили за ней десятки пар глаз непримиримых врагов. Ничего не замечая, старая женщина, словно детей, ласкала, гладила и целовала бесхозных, не понятно откуда приблудившихся коров. По ее щеками текли уже давно не появлявшиеся слезы радости, и коровы слизывали их шершавыми языками, словно выражая свою признательность за ласку.

Наконец старушка взяла тряпку, вытерла вымя одной из коров, повела ее к поваленному столбу и, сев на него, проворно начала доить. В наступившей тишине слышно было, как струи молока громко ударяются о стенки пустого ведра. Другая буренка, повозмущавшись немного, что не ее первую начали доить, под ласковые слова успокоилась и, уткнувшись мордой в плечo женщины, застыла в ожидании.

– Ну и хорошо, постой минуточку, родимая, я сейчас займусь твоей напарницей, а потом возьмусь за тебя. Как вкусно пахнет! Тебя, я вижу, с неделю не доили. Потерпи, милая, сейчас легче станет…

Женщина говорила и говорила, словно встретила давних подружек:

– Откуда вы взялись, такие красивые? Кто же ваши хозяева? Да не дергайся! Больно тебе? Конечно, столько дней с полным выменем… Видишь, уже лучше… Давай теперь подою твою подружечку,