Нэнэй - Марат Муллакаев - Страница 2

2

и будет! Куда и когда ехать?

Лидия Степановна еще раз с ног до головы обвела взглядом хозяйку. Перед ней стояла небольшого роста, худенькая, с азиатсками чертами лица, с выбившими из-под платка седыми прядками селянка и смотрела укоризненно. У нее были усталые, но очень ясные глаза...

Хамит тем временем что-то пытался говорить, но, гостья и хозяйка, молча изучающие друг друга словно и не замечали его.

– Хорошо, – вдруг согласилась Лидия Степановна. – Езжайте!..

Она подошла и порывисто обняла Хаят-апай. Оторопевший Хамит с минуту смотрел, как, прижавшись друг к другу, тихо плачут уже немолодые, познавшие в жизни полную чашу горести женщины, а потом, опомнившись, на цыпочках, тихонько, словно боясь разбудить спящего ребенка, направился к двери…

Через час, объяснив, как доехать до Назрани и куда обратиться по приезду, они попрощались с Хаят-апай

Глава вторая

Когда гости уехали, Хаят-апай машинально, словно полусонная, убрала со стола посуду, подкинула дров в печку, принесла воды из колодца и устало опустилась на диван. Потом, вспомнив что-то важное, соскочила и лихорадочно начала собирать с пола половики. Вынесла их на улицу, поваляла на снегу. Хотела занести снова в дом, но, передумав, повесила на забор. Она то принималась колоть дрова, то подливала воды овцам. Затем, отбросив другие дела, женщина включила домашнюю самодельную мельницу, благо дали свет, и стала дробить зерно для птицы. Но уже минут через десять выключила аппарат, кинулась мыть полы. Она металась, словно птица в клетке, не зная, как выбраться из горьких дум.

Наконец, уставшая и опустошенная, не раздеваясь, легла на диван и закрыла глаза. Старый кот, словно почуяв состояние хозяйки, тихонько запрыгнул к ней и мурлыча начал тереться об руку.

– Где же наш Тагир? – с тоской промолвила женщина, поглаживая кота по спине. – Не обижают ли его? Он же у нас такой ранимый…

Через минуту-другую она с трудом поднялась и подошла к картине, висевшей на стене.

– Ходаем∗, не дай погибнуть моему внуку, – прошептала она, проведя рукой по шершавому холсту. – Он ведь у меня единственный… Я же все эти годы жила только ради него… Ты все можешь, Ходаем! Сделай так, чтобы я смогла привезти его домой… Тогда я смогу умереть спокойно. Видишь, он у меня талантливый, даже русской женщине его рисунок понравился. Он еще нарисует много красивых картин… Спаси его, прошу тебя…Слышишь меня? Спаси…

Она еще раз погладила картину, пододвинула стул и, опустившись на него, молча уставилась на полотно.

Эту картину Тагир начал рисовать, когда учился еще в девятом классе.

– Что ты делаешь? – с удивлением спросила она однажды, увидев, как мальчишка уже третий день после уроков не отходит от стола.

– Ри-су-ю… – ответил он, не поднимая головы.

− Что же ты рисуешь? – Хаят-апай подошла и присмотрелась к рисунку. – Кто это на коне, важный такой?

– Чингис-хан!.. – в голосе внука женщина почувствовала восхищение.

– А эти? Что за люди?

Тагир отложил работу и резко повернулся к бабушке.

– Знаешь, нэнэй, недавно я услышал одну легенду, – возбужденно заговорил мальчишка. – Давным-давно Чингис-хан окружил одну крепость и попытался ее захватить. Но жители оказали ему небывалое сопротивление. Проходит неделя, вторая, третья, а он никак не может войти в этот город. А там закончилась вода, начался голод. Когда возник пожар, защитники крепости обратились к Чингиз-хану с просьбой пощадить хотя бы женщин и детей.

«Хорошо! Пусть уходят! – распорядился царь царей. – Я разрешаю им взять самое дорогое для них, столько, сколько они смогут унести».

Так вот, открываются ворота горящей крепости, и перед изумленными монголами появляются женщины, несущие на своих плечах раненых отцов, мужей, братьев, сыновей.

Враги схватились за оружие, но Чингис-хан, потрясенный мужеством помилованных женщин, приказал своим воинам отпустить их с миром. Видишь, нэнэй, каким был Чингис-хан! Великим и справедливым!

– Сынок, завоевывая чужие города, подвергая их огню, убивая людей, разве можно быть великим?! – возмутилась Хаят-апай.

Мальчишку словно ужалила пчела.

– Ничего ты не понимаешь, нэнэй! Чингис-хан – это великий полководец, как Александр Македонский, как Наполеон…

– Но они, как ты говоришь, свое величие приобрели огнем и мечом. Но разве, угнетая других, отбирая их земли, города, можно возвеличиться? Вот ты говоришь – Наполеон. Не он ли бежал из России, бросив свое войско? Кстати, мой прадед воевал с этим Наполеоном, гнал его до Парижа...

– Да ну тебя, нэнэй, ты совсем отсталый человек! Кто же тогда великий? Защитники крепости что ли? – Мальчик с иронией посмотрел на бабушку.

– Хорошо, хорошо, – снисходительно улыбнулась Хаят-апай, стараясь успокоить внука. – Я окончила всего семь классов, может, чего и не понимаю… Но мне кажется, женщины, вынесшие на плечах своих мужчин-воинов, совершили больший подвиг, чем этот Чингис-хан…

– Во сказанула! – воскликнул Тагир, пряча картину под стол, – тоже мне, нашла сравнение! Историю делают личности, а не простой народ…

– Пусть будет так! – в знак примирения она потрепала его волосы. − Помой руки и давай за стол, ужинать будем, художник…

Прошло три года. Однажды Хаят-апай увидела, как Тагир закрепляет на стене полотно. Она деликатно подошла и с удивлением обнаружила, что он совершенно изменил тему картины. На переднем плане были нарисованы измученные женщины со сверкающими глазами. На заднем, у горящей крепости, на коне восседал Чингис-хан. Властелин с восхищением и в то же время с ужасом смотрел на изможденных, оборванных женщин, гордо несущих свою бесценную ношу.

...Хаят-апай еще немного постояла у работы Тагира, погладила лица женщин, словно спящего внука, и грустно вздохнула: «Потерпи, сынок, я тебя обязательно найду»…

Глава третья

Вечером забежала соседка Фатима.

– Хаят-апай, это правда, что люди говорят-та? – с порога выпалила она.

– Что же они говорят? – спокойно спросила хозяйка, продолжая крутить сепаратор.

– Будто бы Тагир в плен попал и ты едешь его выручать… Значит, правда? – Фатима скинула калоши, прошла в дом. – Чего молчишь, Хаят-апай? Когда уезжаешь?

– Вот продам овец, корову, соберу немного денег. Думаю, денька через три, числа седьмого…

Фатима, уже успевшая расположиться на диване, подскочила как ошпаренная.

– Ты что, очумела, старая? Продавать корову! Привезешь Тагира, чем его кормить-та будешь, соломой, что ли? Пенсию по три месяца не дают. Одни слезы – не деньги. Вышла нынче на пенсию, думала, хоть увижу их, до сих пор ни одного рубля не получила… В колхозе не платят, за работу зерно выдают, а денег нет. Вот, скажи мне, как простому народу жить-та?

Хаят-апай остановила сепаратор, повернулась к соседке.

– Ты что, Фатима, сюда жаловаться пришла, что ли? Я ведь не партком, не профсоюз, тем более