Когда цветет полынь - Марат Муллакаев - Страница 44

44

нам ягодный

морс.

Вскоре немного захмелевшие бабушки и дед затянули песню:

Пойду в речку за водой,

Возьму старого с собой,

Ой, калина, ой, малина,

Возьму старого с собой.

Я сидел у костра, поддерживал огонь. Когда бросал дрова, в черное небо

поднимались десятки ярких искр, постепенно угасая, превращаясь в пепел.

Возьму старого с собой,

Пихну в речку головой,

Ой, калина, ой, малина,

Пихну в речку головой.

Дед Илья, опьяневший, осторожно пробовал обнять одновременно и свою

Зинаиду, и бабу Тосю, при этом подмигивая мне и Данису. Еще пытался

подпевать.

...Ой, калина, ой, малина,

За мной парень молодой.

Его старушке вскоре это надоело, и она пересадила деда одного, подальше от

женщин. Старик переключил внимание на Даниса и начал ему что-то рассказывать,

нет-нет да поглядывая в сторону бабушек. Женщины завершили песню уже без него.

За мной парень молодой,

Кричит: «Девица, постой!»

Зато мы с Зухрой дружно подхватили легко запоминающиеся строки:

Ой, калина, ой, малина,

Кричит: «Девица, постой!»

Стало непривычно тихо. Даже пьяненький дед сидел молча, опустив голову, крутя

в руке пустой стакан.

– Эх, девочки, – проговорила тетя Катя, нарушая тишину, – прошла жизнь в одних

мучениях, будто стороной. Война, унижение, нищета, снова война…

– Ничего, – встрепенулся старик, – скоро при коммунизме будете жить, счастливо и

богато… Тьфу…

– Молчи, старый, не болтай! Кажись, тебе лишку налили. Не то ты у меня прямиком

домой пойдешь, – прикрикнула бабушка Зинаида на него и продолжила:

– Ты, Катенька, хоть мир повидала. В Германии была, в Китае жила. Воевала и

видела другие земли. А мы тут кроме коровьих хвостов на ферме от зари до

48

Повесть

темна ничего не зрели. Только враждебные взгляды энкэвэдешников и злые взоры

нищих колхозников…

– А еще похороны детей и родителей, умерших в тридцатые годы от невыносимых

условий жизни, – добавила бабушка Тося со вздохом.

– Катя, ты никогда не рассказывала о своем муже, – включилась в разговор до сих

пор молча сидевшая рядом с Зухрой Степанида Николаевна. – Я помню похороны

твоего отца, потом матери. Хорошие были люди. Но не помню, был ли у тебя муж.

Жили-то в разных участках. В первые годы ссылки стольких людей похоронили, всех

и не упомнишь…

– Были у меня мужья. Первый погиб от ран и тифа в двадцать первом во время

«войны вил». Второй раз обвенчалась в двадцать шестом. Родители у него были

зажиточные, построили нам дом, подарили коня, корову. Мои дали овец, птиц.

Зажили богато и счастливо, работали не жалея сил. В двадцать восьмом году у нас

родился сын Петр, названный в честь свекра. А дальше как у всех у вас: отобрали

дом и все остальное. Муж пошел на пришедших конфисковать имущество с топором

и был застрелен секретарем партийной организации. Меня с моими родителями

сослали сюда, без права переписки.

– Твой сын? Я его не помню, – подала голос бабушка Тося, – он что, умер?

– Нет, не умер. У моего мужа имелась сестра, которая была замужем за

милиционером. В двадцать восьмом он заболел и умер. Она осталась одна и жила в

районном центре. Перед отправкой я упала в ноги убийце мужа и попросила, чтобы

он разрешил оставить больного сына у золовки. Не думаю, чтобы этот человек

испытывал угрызения совести, но ему очень льстило, что я унижаюсь перед ним. Он

согласился и невключил в список выселенных лиц моего сына. Петр остался у

золовки. Родителей мужа отправили в Томск, там, видимо, они и погибли.

Богобоязливыми и справедливыми были людьми. Пусть земля им будет пухом.

Потом, замерзая на пересыльных пунктах, в теплушках и видя гибель сотен детей,

я много раз благодарила убийцу мужа за сговорчивость.

– Ты нашла сына? – спросила бабушка Зинаида. – Мы не знали, что у тебя был

сын. Живем, словно в городе, даже не