Бумажный пейзаж - Аксенов Василий Павлович - Страница 7

Он скривил рот вслед уходящей ведьме — врагу, мол. не пожелаешь такой секретарши — и протянул Жестянко руку — пока, до скорого, старик.

Уходя, драматург слегка споткнулся — бросилась в глаза знаменитая картина. Какое сходство, подумал он, Какое, етет твою, удивительное сходство!

А это еще кто такой, удивился драматург, заметив в приемной бледного вьюношу с длинными желтыми патлами, поднимающегося из кресла под партийным взглядом Аделаиды. Экий русский классический тип, Евгений ли Истуканоборец?

Что же теперь с этим товарищем Велосипедовым. мучительно пытался вспомнить Феляев, почему вдруг инженер и ко мне? Когда вызван? Вызван? Ясно, что вызван, не сам же пришел. Вот все-таки есть зацепочка — вызван, а если вызван, значит, какое-то наше дело, значит, что-то нам (Партии) нужно, а не им, не населению.

Аделаида принесла папочку с бумагами и тут же слиняла. Хоть бы намекнула, сволочь, подтолкнула бы мысль к поиску, нет, не любит меня, старая троянская кляча, считает, видите ли, циничным. Невозможно, в самом деле, держать дальше под боком эту пятую колонну культа личности. На дворе у вас нынче уже «зрелый социализм», в отделе нужны люди с более широким кругозором, а таких девчат сейчас немало в комсомольском туристическом бюро «Спутник»…

Он открыл папку и прочел перво-наперво справку, подготовленную районным отделом гэбэ. Увы, ничего не прояснилось. Человечек был без особых примет, даже репрессированных в близкой родне никого, разве что вот дядя в Сыктывкаре пятак отбухал с 1948-го по 1953-й, как раз уложился по статье 58–10, то есть за анекдотики. Ну, правда, родился вот товарищ Велосипедов на оккупированной территории, но ведь не этот изъян причина вызова. Хм, вот, правда, одна любопытная деталь — получает письма из Болгарии…

Тут что— то зашевелилось в башке Феляева — близко, близко, ан нет, мимо проскочило!

«…содержание писем не вызывает сомнений…» — читалось в справке. Паршиво, уныло подумал Феляев, очень херовато получается, сейчас человек войдет, а я…

«…в последнее время встречается с группой молодых людей сомнительного внешнего вида, подверженных влиянию Запада…»

Да кто же теперь с такими не встречается, особенно по женской части, сморщился Феляев. В папке оставалось еще несколько листков, но не густо, надежды на прояснение мало.

— Разрешите? — послышался нервный молодой голос.

Под картиной стоял некто тощий в модном синем костюме с торчащими плечами и широкими брюками. Светились серые плоские глаза. Голос подрагивал. Трусит. Вот это неплохо, к робкому человеку сразу как-то располагаешься, потому что видно, когда не нахал.

Феляев некоторое время головы не поднимал, выдерживал посетителя, ну это как полагается. Потом поднял голову и пригласил в кресло.

— Прошу, товарищ… — посмотрел в бумаги, якобы для того, чтобы вспомнить фамилию, ну это тоже в соответствии с традицией партийных приемов, — товарищ Велосипедов.

Молодой человек, издали казавшийся даже юношей, а вблизи вроде бы и не очень уж молодой молодой человек, сел в кресло и положил ладони на колени, соответственно левую на левое, правую на правое. Это тоже понравилось Феляеву — понимает, куда пришел.

— Вы, товарищ Велосипедов, наверное, догадываетесь, по какому поводу мы вас вызвали? — Феляев напрягся, чтобы не пропустить ответ, случалось и такое.

— Должно быть, по поводу моего письма товарищу Брежневу, — сказал Велосипедов, чуть поворачиваясь из своей боковой позиции к могущественному товарищу с большой, плохо оформленной головой.

— Товарищу Брежневу многие пишут, — с некоторой досадой сказал Феляев. — Воображаете, какие горы бумаги ежедневно поступают в ЦК?

— Воображаю, — вдруг улыбнулся Велосипедов без всякой робости, а даже с некоторым отдаленным прищуром. Как ни странно, очень живо это себе представляю.

Феляев испытующе на него посмотрел, подозрительного в общем-то ничего не увидел, но и ясности не появилось ни на грош: для чего вызван человече? В унынии он шевельнул бумагу в папочке, приоткрыл письмо Генсеку… полный «бой-в-крыму — все-в дыму»… просит гражданин садово-огородный участок, а мы-то, идеологи, тут при чем?

— Вы, товарищ Велосипедов, когда пишете в такой адрес, отдаете себе отчет?…

Автор письма вдруг густо покраснел, казалось, даже корни его желтых волос засветились.

— Там у меня со сказуемыми… не вполне…

— Понимаете, кому пишете? — уточнил свой вопрос Феляев.

— Хозяину страны, — выпалил Велосипедов. Феляев улыбнулся прямодушности.

— Хозяин страны — народ, товарищ Велосипедов. Мы с вами. А Леонид Ильич — выразитель воли народа.

— Вот именно! — воскликнул Велосипедов. — Просто превосходно сказано, Альфред Потапович! Выразитель! Вот именно по этому адресу я писал.

Неплохой парень, подумал Феляев, но на кой ляд он здесь? Еще раз помусолил палец, и вдруг — открылось!! Все сразу обозначилось, все прояснилось, все вспомнилось, как будто с того времени и не пил.

Перед ним лежало почти уже подготовленное в печать открытое письмо видных представителей советской общественности, осуждающее вражескую деятельность Солженицына и Сахарова. Сразу вспомнилось, как ведущий заседание Бюро третий секретарь Гермонаев извлек из своих недр эту голубую папочку с корабликом и перебросил феляеву — вот переслали из Центрального Комитета, поинтересуйся, Потапыч, там думают, что неплохо бы этого инженера пристегнуть к нашим деятелям. У Феляева в тот день, как уже было сказано, имелись в наличии симптомы Кошкиной болезни в прямом переводе с языка Германской Демократической Республики, и он тогда папочку просто передал Аделаиде и распорядился вызвать инженеришку. Ну вот теперь все сошлось, все ясно, можно действовать.

Велосипедов вдруг увидел, как ужасающе хмурый бюрократище меняется на глазах: плечи как-то расправляются, зеркало души как-то даже начинает слегка отражать, через стол доносится запашок винегрета. Опять Велосипедову вспомнилось из любимого классика: «…он к товарищу милел людской лаской…»

— Ну а вообще-то… — нырок в бумаги. — …Игорь Иванович, каково настроение?

— Вообще-то настроение превосходное, — тут же откликнулся на призыв Велосипедов. — Дела у нас идут хорошо, сердце радуется, особенно на международной арене… — вдруг сбился, показалось — то ли сказуемое проглотил, то ли подлежащее потерял.

— Это хорошо. — Феляев с папочкой в руках обошел вокруг стола, сел в кресло напротив Велосипедова и по коленке его потрепал. — Это очень, очень хорошо… — опять глянул в папочку, — вот и имя-отчество у тебя хорошее, без зацепочки. С этим вопросом у тебя ажур, Игорь Иванович? — зоркий взгляд правым глазом.

— С каким вопросом, Альфред Потапович? — охотно, с готовностью немедленно понять Велосипедов выдвинул голову вперед.

— Не понимаешь? Ну ничего, поймешь позже. — Феляев извлек «письмо деятелей», отвел его несколько в сторону и «замилел людской лаской» и совсем уже на «ты» в сторону визитера и даже с диалектическим запашком Липецкой области поселка Грязи, где, собственно говоря, и осчастливил человечество своим рождением. — Вот, понимаш, Игорь Иванч, дело есть у Партии к тебе, помоги решить.

— У Партии ко мне? — Велосипедов в благоговейном возбуждении передернул плечами. — Ко мне лично?

— Вот именно, — улыбнулся мудрый старший товарищ. — Вот, прочти, товарищ. Вот, прочти-ка вслух, если хощ.

Велосипедов читал:

Открытое письмо